Рабы свободы

Нам потребуется более подробная информация об этом оруж-жии. Мы мож-жем её получить? – голос генерала звенел сталью. Он тоже справился с нервами.
Сущность располагает мифом. Это тако... – проснувшийся прервался на полуслове и зашёлся во внезапном приступе туберкулёзного кашля. Он рывком согнулся и упал на четвереньки. Так и стоял, упираясь ладонями в металлопласт и выплёвывая в багровый сумрак кровавые ошмётки собственных лёгких.
Тебя плохо слышно! Продолж-жай! – Голос пресс-генерала вновь сорвался.
Неспящий завалился на бок и скорчился на полу. Длинный плащ распахнулся, задрался; под ним были только покрытые маслянистыми пятнами драные джинсы, ничего больше. Обнажённый впалый торс, бледный до молочного оттенка, давным-давно забыл согревающее прикосновение солнечных лучей... Судороги терзали долговязое истощённое тело, как многобалльный шторм поверхность океана. Кровь изо рта струилась уже сплошным потоком, заливая молочную белизну впалой груди. Главный командир прессеров напрасно тянул шею, пытаясь рассмотреть тело, выпавшее из поля зрения объектива. Разглядеть он ничего не мог...
Мог лишь кричать.
– Что такое «миф»?! Повтори! Чем располагают сектанты?! Чем?!
Однако анонимный информатор уже не слышал прессера. Ещё несколько секунд корчился он на полу пилотской кабины, безжалостно убиваемый атакой туберкулёза. Потом застыл, успокоился на мгновение, будто приступ кончился, болезнь отпустила его... но тут же конвульсивно выгнулся, встал на мостик, беспомощно взмахнул крыльями рук, широко разверстым ртом пытаясь вдохнуть багровый воздух, пропахший и пропитанный свежей кровью и аварийным светом.
И рухнул, распластался. И замер, крестом разбросав крылья и вытянувшись во весь рост. Уже навсегда.
Он уснул вновь. Но вовсе не тем сном, каким спал, прежде чем проснуться. Смерть подарила его телу персональные сновидения, не делимые с остальными спящими.
Неспящий выздоровел. Если жизнь – болезнь материи, тогда смерть – полное и окончательное оздоровление.
...Играя желваками на скулах, Директор молча ожидал несколько минут. Но сеть-камера бортового компа транспортника показывала лишь кабину гравилёта. В цилиндрической полости не оставалось ни единого «больного», потому продолжать общение с живым шефом прессеров там было некому. Так и не дождавшись ответа, пресс-генерал закрыл глаза и тихонько застонал... Но в ауте пребывал он недолго. Уже через полминуты снял защитный кокон и связался с дежурным по штабу.
– Этого тоже убрали. Да-да, свои же, несомненно. Засекли и... Наведённый виброкраш. Откуда говорил, уже высчитали? Я могу прерывать связь?.. Клондайк? Ничего себе. Да, удивительно, конечно. Из самого логова... Этот провинциальный мирок пора официально считать едва ли не столичным округом Секты, ведь ямов теперь на нём больше, чем... Что? Да, да, срочно собирай заместителей. Одна умная голова хорошо, как говорится, а целая команда голов... думать будем, короче. В све... – суровый Директор прессеров запнулся, искоса взглянул на проекцию кабины, – в кроваво-багровом свете поступившей информации.
Произнеся эти слова, Ружена Обская, индивидуальная личность, на сегодняшний день чуть ли не самая могущественная в Метафедерации (и прочих человеческих мирах), изогнув краешек рта в невесёлой улыбке, отключилась.
Только она сама могла в эту минуту знать свои собственные мысли. Стрежнем течения коих было, несомненно, жгучее желание «...во что бы то ни стало додуматься, каким образом этому давным-давно адсорбированному сегменту коллективной сущности удалось на несколько минут вернуться в СЕБЯ и вновь побыть индивидом...»
Но уснувшему вечным сном было всё равно, какие мысли роятся в голове только что разговаривавшей с ним женщины, главнокомандующей прессеров, подавляющему большинству известной в мужском облике героя-защитника демократии, в образе мужественного, с квадратным подбородком Гендиректора, главного борца с тоталитаризмом.
Неспящего, вновь Человека, это уже никоим образом не волновало.
Он-то уже проснулся.
...МЫ же, напротив, волновалось всё более и более. Появление Скрытых было полной неожиданностью, и эта непредвиденная угроза, несущая реальную опасность для существования, прежде всего требовала ликвидации утечки информации.
Устранения немедленного, прежде чем... Поэтому эти Нити приходилось беспощадно обрывать. Экстренно. Раньше, чем удавалось прослеживать генезис и тотально осмыслить процесс. Обрывать раньше, чем удавалось выяснить причину появления.
Хотя... почему нет?
 
Пункт первый
МИР: БЕОГРАД
(дата: ноль пятое двенадцатого тысяча сто тридцать восьмого)
* Я
... енавиж-жу Секту.
Подумать только: это из-за них, ямов, я должен сдёргиваться с якоря и нестись очертя голову к ближайшему муль-типроходу! Это из-за них, уродов немытых, мой долгожданный отпуск влетает собаке под хвост и накрывается ржавым корытом. Да! Самое главное: именно из-за них (у-у, козлы, ненавижу!) Сайла была вынуждена разомкнуть свои горячие объятия и с охами-вздохами сожаления выпроваживать меня за гостеприимный порог своей летней виллы...
Прямёхонько в студёную зимушку-зиму Солнцеворота!
И торчу я теперь, как идиот распоследний, посреди платформы приёмопередачи, и зябко кутаюсь в лёгкую цветастую жилетку. Старательно воображая, что она – меховая безрукавка по меньшей мере.
А целые армады большущих мягких снежинок неутомимо и стремительно пикируют на олмопластовое покрытие под немыслимо острыми углами. При этом снегопад не забывает отряжать особые эскадрильи камикадзе – со спецзаданием: налипнуть на мои брови и волосы, ужалить щёки и губы леденящими прикосновениями. Я же, по причине безоружности, не могу давать атакам эффективный отпор.
И стою, значит, кутаюсь в воображаемый мех, и щурюсь к тому же, волей-неволей заправского монголоида изображая. Не только из-за нападок снега; ещё и оттого, что свет портовых фонарей, отражаясь от белых барханов снежных заносов, садистски слепит мои многострадальные глаза.
Столь величественные дюны одолеть не могут даже профессионально неугомонные ассенроботы. Не по силёнкам им управиться. Мечутся вон, бедолаги вокзальные, снуют туда-сюда, отправляют в зевы мусоропроводов обильные отходы атмосферного метаболизма, целые реки густой субстанции змеями извиваются в гравитационных потоках... а толку-то – чуть. Сплошной белоснежный ад вокруг!
Острые ощущения, которые я вынужден испытывать, порождают неожиданную галлюцинацию. Мерещится мне вдруг, что здесь повсюду, кругом висят бельевые верёвки, а на них – вереницы простынок, наволочек и пододеяльников.
Ассоциативное мышление тут же подсунуло забавное видение: инфантильное Нечто или Некто, в припадках детского творческого зуда наскоро создавшее всех нас – а также всё на свете прочее, – решило поиграться во вселенскую стирку. Настиралось всласть, а сушить бельишко-то надо? Надо. Вот оно взяло да и понавешало верёвок...
Бр-р-р, вот это я глюк заловил! Первоклассный...
Неудивительно.
Всё вокруг движется, колышется, вихрится, болтается, я же – стою как вмороженный. Прогоняя дурацкие мыслишки, трясу башкой, при этом щурюсь, ёжусь, кутаюсь. А в общем и целом, подводя безутешный итог: совершенно не знаю, на кой чёрт я здесь оказался и куда теперь податься, собственно.
Первый раз в Београде я. Причём без связи, документов и хотя бы мало-мальского предварительного инструктажа. Только то и ведаю, куда мультинора меня вывела – на планету, которая в прочих мирах известна как Београд, а поместному зовётся Солнцеворот... Хорошо хоть господствующая культура здесь вроде бы панславянская. Общий язык с местным контингентом, если постараюсь, найти должен. Не то б и вовсе из пространства разума выпал, культуршоком под дых вдаренный.
Помнится, однажды незабвенный Барсук выдал: «Каждый переходняк, желторотики – это как бы новое рождение. Прикиньте, в каком отпаде младенец пребывает, из родимой утробы вывалившись сюда!» Изрёк он это, если не изменяет память – а она мне обычно не изменяет, – на итоговом тесте курса мимикрии и адаптации. Легендарный опер на пенсии подвизался в учебном лагере инструктором по боевой. Уж кто-кто, а он на собственной шкуре сотни раз испытал, что оно такое, мультипереход в натуре!