Багдадская встреча

Виктория вовсе не считала зазорным знакомиться с молодыми людьми в общественных местах. Как большой знаток человеческой природы, она не сомневалась, что легко даст своевременный отпор любой наглости с их стороны.
Так что она открыто улыбнулась, и херувим сразу отреагировал, словно марионетка, которую дернули за веревочку.
– Привет, – сказал он. – Славный здесь уголок. Ты часто сюда приходишь?
– Почти каждый день.
– А я вот в первый раз, надо же. Это весь твой обед был – два сандвича?
– Да.
– По-моему, ты мало ешь. Я бы с такой кормежки умер от голода. Пошли поедим сосисок в закусочной на Тоттенхэм-Корт-роуд?
– Нет, спасибо. Я уже наелась. Сейчас больше не влезет.
Она втайне ожидала, что он скажет: «Тогда в другой раз». Но он не сказал. Только вздохнул. А потом представился:
– Меня Эдвард зовут. А тебя?
– Виктория.
– Твои предки назвали тебя в честь железнодорожного вокзала? [12]
– Виктория – это не только вокзал, – возразила образованная мисс Джонс. – Есть еще и королева Виктория. [13]
– Д-да, верно. А фамилия?
– Джонс.
– Виктория Джонс, – повторил Эдвард, как бы пробуя на язык. И покачал головой: – Не сочетается.
– Правильно, – горячо подхватила Виктория. – Если бы, например, я была Дженни, получилось бы хорошо: Дженни Джонс. А для Виктории фамилия нужна пошикарнее. Скажем, Виктория Сэквилл-Уэст. В таком роде. Чтобы подольше во рту подержать.
– Можно подставить что-нибудь перед «Джонс», – с пониманием посоветовал Эдвард.
– Бедфорд-Джонс.
– Кэрисбрук-Джонс.
– Сент-Клер-Джонс.
– Лонсдейл-Джонс.
Но тут этой приятной игре пришел конец, потому что Эдвард взглянул на часы и ужаснулся:
– Черт!.. Я должен мчаться к хозяину, чтоб ему!.. А ты?
– Я безработная. Меня сегодня утром уволили.
– Вот тебе раз. Очень жаль! – искренне огорчился Эдвард.
– Можешь меня не жалеть, я, например, нисколько не жалею. Во-первых, я запросто устроюсь на другую работу. А во-вторых, это вышло очень забавно.
И Виктория, еще дольше задержав опаздывавшего Эдварда, с блеском воспроизвела перед ним всю давешнюю сцену, включая свою пародию на миссис Гринхольц, чем привела его в полнейший восторг.
– Ну, Виктория, ты просто чудо, – сказал он. – Тебе бы в театре выступать.
Виктория приняла заслуженную похвалу с улыбкой и напомнила Эдварду, что ему надо бежать со всех ног, иначе он тоже окажется без работы.
– Точно. А мне-то устроиться снова будет потруднее, чем тебе. Хорошо тому, кто стенографирует и печатает на машинке, – с завистью заключил Эдвард.
– Ну, честно сказать, я стенографирую и печатаю довольно неважно, – призналась Виктория. – Но сейчас даже самая никудышная машинистка легко найдет работу – на худой конец в сфере образования или общественного призрения, они там много платить не могут, вот и нанимают таких, как я. Мне больше нравится работа научная. Разные там ученые термины и фамилии, они такие заковыристые, их все равно никто не знает, как правильно писать, поэтому не так стыдно, если сделаешь ошибку. А ты где работаешь? Ты демобилизованный? Из авиации, да?
– Угадала.
– Военный летчик?
– Опять угадала. О нас, конечно, заботятся, работу подыскивают, и всякое такое, да только мы ведь не очень башковитая публика, нас не за то в пилоты зачисляли, верно? Определили меня в учреждение, а там бумажки, цифирь разная, ну, я и не выдержал, запросил пардону. Бестолковое какое-то занятие. Но все равно неприятно сознавать, что ты плохой работник.
Виктория понимающе кивнула. А Эдвард с горечью продолжал:
– Вот и остался не у дел. Выпал из обоймы. На войне-то хорошо было, там знаешь, чего от тебя требует солдатский долг, – я, например, медаль «За доблесть в авиации» заработал, – а вот теперь… похоже, надо ставить на себе крест.
– Но должно же быть что-то…
Виктория не договорила. У нее не нашлось слов, чтобы выразить горячее убеждение в том, что талантам, которые увенчаны медалью «За доблесть в авиации», должно найтись применение и в мирном 1950 году.
– Сильно мне это поджилки подрезало, что вот я ни на что не гожусь, – со вздохом сказал Эдвард. – Ну, мне все-таки пора. Послушай… можно я… ты не будешь считать меня последним нахалом, если я…
Виктория, замирая и краснея, посмотрела на него в смятении, а он меж тем извлек на свет миниатюрный фотоаппарат.
– Я бы очень хотел снять тебя на память. Понимаешь, я завтра улетаю в Багдад.
– В Багдад! – разочарованно пискнула Виктория.
– Да. Теперь уж и сам не рад. А еще сегодня утром был на седьмом небе. Я для того и поступил на эту работу, чтобы уехать из страны.
– А что за работа?
– Да жуть какая-то. Культура – поэзия там разная, в таком духе. Под началом некоего доктора Ратбоуна. У него после фамилии еще хвостом буквы идут, целая строчка всяких званий, и пенсне на носу. Работает над подъемом духовности и насаждает ее по всему миру. Открывает книжные магазины на краю света, за этим и в Багдад летим. Всегда в продаже переводы Шекспира [14] и Мильтона [15] на арабский, курдский, персидский, армянский и прочие языки. Глупо, по-моему, ведь этим же вроде занимается за границей Британский совет. [16] Но вот так. И мне работка досталась, так что я не в претензии.
– А какие у тебя обязанности? – спросила Виктория.
– Да так, в сущности я просто у старика на подхвате, сумку ношу да подлаиваю. Покупка билетов, заказ мест в гостинице, заполнение бланков, присмотр за упаковкой поэтических хрестоматий, вообще беготня туда-сюда. Потом, когда мы прибудем на место, я должен брататься с разной публикой – молодежное движение, знаешь? – нации и народы, объединяйтесь в борьбе за всеобщую духовность! – В голос Эдварда закрались тоскливые нотки. – Гадость, если честно сказать, правда?
Виктория ничего не смогла на это возразить.
– Ну, и вот, – сказал Эдвард, – ты… это… если только можно… я щелкну тебя? Один снимок в профиль, и еще один… смотри прямо на меня… Чудно.
Фотоаппарат дважды цвиркнул. Виктория слегка разомлела от самодовольства, как это свойственно молодым представительницам прекрасного пола, когда они видят, что произвели впечатление на симпатичного мужчину.
– Досадно, что я должен теперь уезжать, когда познакомился с тобой, – вздохнул Эдвард. – Я даже думаю, может, отказаться? Но, наверно, сейчас уже нельзя, в последнюю минуту, когда все эти чертовы анкеты заполнены, визы получены… Нехорошо. Так не делают, верно?
– Еще, глядишь, и работа окажется не такая уж плохая, – утешила его Виктория.
– Кто ее знает, – с сомнением ответил Эдвард. – И что странно, скажу я тебе, у меня такое чувство, что там вроде бы не все ладно.
– Не все ладно?
– Ну да. Подозрительное что-то. А почему, не спрашивай. Не могу объяснить. Бывает такое, как бы шестое чувство. У меня один раз было – ну, беспокоит меня левое сопло, и все. Стал разбирать, а там тряпка в насосе застряла.
Технические подробности в его рассказе были ей недоступны, но идея понятна.
– Думаешь, он не тот, за кого себя выдает, твой Ратбоун?
– Да нет, едва ли, с чего бы ему? Человек всеми уважаемый, ученый, член всяких там обществ, с архиепископами и ректорами университетов на короткой ноге. Нет, просто ощущение у меня такое… Ладно… Время покажет. Ну, пока. Жаль, что ты с нами не летишь.
– Мне тоже, – честно призналась Виктория.
– А ты что собираешься делать?
– Поеду в агентство по найму на Гауэр-стрит, поищу какое-нибудь место, – с тоской ответила Виктория.
– Прощай, Виктория. Партир, сэ мурир он пё, [17] – добавил Эдвард с типично британским выговором. – Французы, они знают, что говорят. А наши англичане несут всякую чепуху про сладкую боль расставания, [18] олухи.