Ведьма с Портобелло

 
Пауло КОЭЛЬО
ВЕДЬМА С ПОРТОБЕЛЛО
Посвящается S.F.X. который,подобно солнцу, одаривал наспри своем появлении светом и теплом; примеру для тех, кто мыслит ширесвоих горизонтов.
Пресвятая Дева, без греха зачавшая, моли Бога о нас, да не постыдимся в уповании на Тебя.
Никто, зажегши свечу, не ставит ее в сокровенном месте, ни под сосудом, но на подсвечнике, чтобы входящие видели свет.
Евангелие от Луки 11: 33
Прежде чем эти свидетель­ства, покинув мой письменный стоп, последуют судьбе, которую я для них избрал, мне хотелось использовать их как основание для традиционной, тщательно прора­ботанной биографии, где излагается абсолютно реаль­ная история.
В надежде, что это мне поможет, я стал читать биографии разных людей, но в результате осознал: точ­ка зрения биографа оказывает сильнейшее воздействие на результат его исследований. И поскольку я намере­вался не донести до читателя собственное мнение, а показать историю «ведьмы с Портобелло» глазами действующих лиц, то в конце концов забросил перво­начальную идею книги, сочтя, что лучше будет просто записать все, что рассказали мне очевидцы.
 
Хирон Райан, 44 года, журналист
Никто не зажигает свечу, чтобы таить ее за дверью, ибо свет затем и существует, чтобы светить, открывать людям глаза, показывать, ка­кие вокруг чудеса.
Никто не приносит в жертву свое величайшее со­кровище, имя которому – любовь.
Никто не вверяет свои мечты в руки тех, кто спосо­бен их уничтожить.
Только Афина.
Через много лет после того, как она умерла, прежняя ее наставница попросила меня съездить с нею вместе в шотландский город Престопанс. Там в соответствии с феодальным законом – месяц спустя его признают утра­тившим силу – была объявлена амнистия восьмидесяти одному человеку (а равно их котам и кошкам), казнен­ным по обвинению в колдовстве с XVI по XVII век.
Официальный представитель баронов Престон-грейндж и Долфинстоун заявил, что «преступление большинства не было доказано, и суды выносили смерт­ные приговоры, беря на веру показания свидетелей об­винения, уверявших, будто ощущают присутствие злых духов».
Не стоит, конечно, ворошить былое и поминать ужа­сы инквизиции с ее пыточными камерами и кострами, которые разожжены были ненавистью и местью. Но по дороге Эдда несколько раз повторила, что есть в по­миловании нечто такое, чего она принять не в силах: городские власти и 14-й барон Престонгрейнджский и Долфинстоунский, изволите ли видеть, «простили» зверски убитых людей.
– На дворе – XXI век, а наследники и потомки на­стоящих преступников, на совести которых гибель ни в чем не повинных жертв, считают себя вправе «про­щать» их. Ну да ты сам знаешь, Хирон.
Да уж, мне ли не знать… Набирает силу новая охо­та на ведьм, но на этот раз действовать предпочитают не раскаленным железом, а насмешкой и глумлением.
Каждый, кто, случайно открыв в себе дар, осмеливает­ся упомянуть о нем, сталкивается с недоверием. А муж, жена, отец, сын этого человек, вместо того чтобы гор­диться им, обычно запрещают ему говорить о своей та­инственной способности, потому что боятся травли.
Раньше, до знакомства с Афиной, я полагал, что все это – не более чем бесчестный способ извлечь выгоду из отчаянья, столь присущего человеческому существу. От­правившись в Трансильванию снимать документальный фильм о вампирах, я намеревался показать, как легко об­мануть людей, ибо суеверия, сколь бы нелепы ни были они, глубоко укоренились в душе человеческой и используют­ся бессовестными манипуляторами. Когда я осматривал замок Дракулы, восстановленный лишь для того, чтобы туристам казалось, будто они находятся в некоем особом месте, мне устроили встречу с одним правительственным чиновником, который намекнул, что, если фильм покажут по Би-би-си, я получу, как он выразился, «значительный» подарок. В глазах этого клерка я способствовал распро­странению мифа, я подчеркивал его непреходящую цен­ность и, стало быть, вправе был рассчитывать на щедрую награду. По словам гида, количество туристов возрастает из года в год, и полезно любое упоминание об этих ме­стах – пусть даже одни твердят, что замок – это декора­ция, а другие – что Влад Дракула был историческим пер­сонажем, не имеющим ни малейшего отношения к мифу, а третьи – что все это вообще родилось в больном во­ображении некоего ирландца (Брэма Стокера. – Прим. ред.), никогда в жизни не бывавшего здесь.
И в этот самый миг я отчетливо понял, что, как бы строго ни отбирал я факты и ни ратовал за правду, все равно невольно буду способствовать упрочению лжи; и даже если цель моего фильма – лишить это место оре­ола легенды, люди по-прежнему будут упрямо верить тому, во что хотят верить. И прав этот гид: по сути, я делаю рекламу. И тогда я отказался от проекта, хотя уже успел вложить в него немалые деньги.
Однако поездка в Трансильванию, скажу без пре­увеличения, перевернула мою жизнь – там я встретил Афину, разыскивавшую мать. Судьба, столь же непред­сказуемая, сколь и неумолимая, свела нас лицом к лицу в весьма непрезентабельном холле второразрядного отеля. Я присутствовал при ее первом разговоре с Дейдрой – или Эддой, как она любит себя называть. Я, словно бы со стороны, наблюдал, как мой разум вел с сердцем заранее обреченную на поражение борьбу ради того, чтобы не дать мне увлечься женщиной, которая не принадлежала к моему миру. Я рукоплескал, когда сердце выиграло эту схватку, после чего мне не осталось ничего иного, как сдаться и предаться охватившей меня страсти.
И благодаря этой страсти я увидел обряды и риту­алы, о которых до сей поры даже не подозревал, при­сутствовал при двух материализациях, самолично на­блюдал, как впадают в транс. Считая, что любовь застит мне глаза, я сомневался в истинности происходящего, но вместо того, чтобы вогнать меня в столбняк, сковать и обездвижить, сомнения гнали меня к тем океанам, чье существование я прежде не мог даже допустить. Именно эта сила приходила мне на выручку в трудные минуты, помогала противостоять цинизму других журналистов и писать об Афине и ее работе. А теперь, хотя Афины уже нет, любовь все еще жива, и сила ее остается прежней. Но всей душой я мечтаю только об одном – забыть то, что увидел и чему научился. Ибо в том мире я мог плыть, лишь держась за руку Афины.
Это были ее сады, ее реки, ее горы. Теперь ее нет, и я остро нуждаюсь в том, чтобы все как можно скорей стало таким, как раньше; я всерьез займусь внешней по­литикой Великобритании, проблемами уличного дви­жения, нерациональным использованием взимаемых с граждан налогов. Я хочу вновь увериться в том, что мир магии – не более чем умело придуманный и хорошо подготовленный трюк. Что люди склонны к суевериям. Что явления, которые не могут быть объяснены наукой, не имеют права на существование.
В ту пору, когда начались большие неприятности из-за ритуалов на Портобелло-роуд, мы часто спорили о том, как ей следует вести себя, но сейчас я рад, что она никогда не слушала меня. Когда теряешь дорогого тебе человека, утешением в этой трагедии способна послу­жить лишь зыбкая, но столь необходимая надежда на то, что, может быть, – все к лучшему.
И я засыпаю и просыпаюсь с этой уверенностью: хо­рошо, что Афина ушла прежде, чем спустилась в преис­поднюю этого мира. С того времени как события стали выстраиваться в историю, которая могла бы называться «Ведьма с Портобелло», она бы уж никогда не сумела обрести душевный мир. И остаток своей жизни наблю­дала бы за мучительным столкновением своих сокро­венных мечтаний с нашей общей действительностью. Зная ее натуру, не сомневаюсь, что она боролась бы до конца, тратя свою веселую силу на попытки доказать то, во что никто, никогда, ни за что бы не поверил.