Прекрасный новый мир
Согласно Законам Владетеля, Эзнельм, как общепризнано более сильный домен, не мог просто напасть на Расдор. Поэтому первый удар герцог направил на Жадкею. Перейдя границу, герцог Эзнельмский не стал терять время на штурм замков приграничных баронов, как предписывали все военные трактаты, а быстрым маршем двинулся прямо на столицу, не давая времени Жадкейскому герцогу собрать ополчение. Жадкейцы всегда предпочитали воевать золотом, а не мечом, науськивая на своих врагов соседей либо приплачивая пиратам. Так что, когда полки эзнельмцев подступили под стены Жадкеи, местный герцог, бежавший из своей столицы и укрывшийся в одной из горных твердынь, одновременно отправил послов к неприятелю, предлагая решить возникшие разногласия миром, и к расдорцам, слезно моля старых союзников потревожить северные пределы Эзнельма. Как выяснилось, именно этого и нужно было Эзнельмскому властителю. Поэтому, заслышав о том, что расдорцы вновь осадили замки его приграничных баронов, герцог Эзнельмский, удовольствовавшись вполне небольшой контрибуцией, быстро двинул свое уже отмобилизованное войско на север. К перевалу. Расдорцы защищались отчаянно. Но их было слишком мало. На одного расдорца у герцога было по десять солдат, и в конце концов перевал пал. Да еще и на земли Расдора пошли набегом горные людоеды, так что воины срочно потребовались расдорцам на севере. Поэтому барон Расдора был вынужден пойти на заключение тяжелого и крайне невыгодного для себя мира, не только отдав в качестве контрибуции вдвое больше денег, чем принес контроль над перевалом за эти пять лет, но еще и направив в Эзнельм на воспитание одного из своих сыновей. Уговаривались о наследнике, но тот погиб, отражая набег горных людоедов. Да и вообще потери расдорцев во время того набега оказались так велики, что герцог Эзнельмский смилостивился и согласился на любого из сыновей, по выбору отца. Выбор, естественно, пал на младшего, которому тогда не исполнилось еще и шести. Он был самым слабеньким, болезненным и совсем не походил на братьев, уже с младых ногтей демонстрирующих присущую расдорцам стать и силу. Возможно, дело было в том, что мать вынашивала его, уже будучи больной, и умерла при родах. С тех пор мальчик рос при дворе герцога Эзнельмского, не слишком, впрочем, одариваемый вниманием…
Потом были другие войны, перемежавшиеся, впрочем, вполне длительными периодами мира. А затем, доказав всем соседям, что связываться с Эзнельмом себе дороже, герцог вернулся к пирам и охотам. Хотя они его уже не слишком радовали. Но герцог, устав воевать, решил то, что ранее делал силой мечей, попробовать совершить блеском двора, привлекавшего к себе самых талантливых поэтов и художников, самых прекрасных дам, самых великолепных и богатых кавалеров. И это удалось ему не в меньшей степени, чем все остальное. Но теперь он устал и от своего двора…
Пышная кавалькада спускалась с холма пестрой, растянувшейся змеей. Дамы и кавалеры ехали шагом, переговариваясь между собой. Кое-где слышался мелодичный женский смех, а часть кавалеров нетерпеливо привставали в стременах. Хотя в этой кавалькаде практически не было тех, кто должен был бы напрямую вступить в схватку с чудовищем (все должны были сделать собаки, пикинеры, и лишь в самом финале, дабы окончательно поразить страшного, но обескровленного зверя, против него должен был выйти кто-то из знатных охотников), многие пребывали в предвкушении. Если не личного участия, то хотя бы зрелища схватки.
Кавалькада медленно спускалась с холма, когда главный ловчий вдруг насторожился и вскинул руку, требуя тишины. На этот жест отреагировали не слишком многие. Кто-то был занят светской беседой с хорошенькой спутницей, кто-то просто смотрел в другую сторону, а кто-то в собственном высокомерии посчитал, что не обязан реагировать на команды худородного. Охоты герцога Эзнельмского уже давно были чисто светским мероприятием, а не смертельно опасной забавой настоящих мужчин, тренировкой их искусства схватки.
Главный ловчий досадливо поморщился и, поспешно вскинув рог, протрубил остальным ловчим команду спустить всех собак. Из-за гомона, охватившего кавалькаду, он не смог расслышать, что такое творится внизу, где своры гнали главный приз сегодняшней охоты, однако, судя по тому, что услышать все-таки удалось, дело там повернулось как-то не так. А в следующее мгновение он увидел и прямое подтверждение этому выводу…
Костяной вепрь вырвался из чащи ожившим ужасом. Он совершенно не выглядел обессилевшим, как должен был бы. Наоборот, от его гигантской туши, в холке достигавшей высоты вскинутой лошадиной головы, веяло чудовищной мощью. Кони в панике забились, теряя разум и способность повиноваться командам всадников. И еще минуту назад пышная и роскошная кавалькада превратилась в обезумевшую толпу. Чудовищный зверь на мгновение замер, обводя месиво из хрипящих и бьющихся животных и вопящих от ужаса людей взглядом своих четырех кроваво-красных глаз, а затем зарычал, да так, что все будто окаменели, и бросился вперед. Лошади, люди, все смешалось в этой кровавой куче. Герцог, двинувший коня, уже когда хвост кавалькады проехал мимо того места, с которого он озирал окрестности, натянул поводья. Его Блислер был старым, опытным боевым конем, но и он весь дрожал, ощущая рядом воплощенный первородный ужас, однако пока еще оставался послушным своему всаднику. Несколько мгновений герцог смотрел на развернувшуюся бойню, а затем его губы тронула легкая усмешка, и он громко позвал:
– Нашпригут!
– Ваша светлость! – Главный ловчий вынырнул из обезумевшей толпы. Он был без коня, без шляпы и в разорванном колете. – Бегите! Ради всего святого….
– Где мое копье?
– Ваша светлость!!!
Герцог усмехнулся и, перекинув ногу через луку седла, спрыгнул на землю. В схватке с таким зверем нельзя полагаться на любого, даже самого опытного и тренированного, коня.
– Ловчий, ты что, не видишь? Он не просто убивает. Он ищет…
Главный ловчий обернулся. Действительно, если справиться с ужасом и попытаться внимательно присмотреться к поведению чудовища, можно было уловить, что оно не просто убивает всех, кто попадает ему на клыки. Оно целенаправленно прочесывает толпу вдоль и поперек, иногда вырываясь из нее, но не столько для того, чтобы убить какого-то человека, сколько для того, чтобы, сделав круг, будто умелый загонщик вновь согнать в кучу начавшую разбегаться добычу. А потом опять ныряет в самую гущу.