Проклятое время (Недобрый час) (другой перевод)

Алькальд, воодушевившись, удвоил сумму:
– Сто песо! По пятьдесят за рог!
Он потащил директора цирка к причалу. Они подождали, пока первые лодки достигли песчаных отмелей другого берега, и тогда алькальд с улыбкой повернулся к директору.
– Счастливый городок, – сказал он.
Директор цирка выразительно кивнул.
– Нам единственно не хватает порывов вроде этого, – продолжал алькальд. – Только от безделья люди начинают думать о всяких глупостях.
Мало-помалу вокруг них собрался кружок детей.
– Цирк вон там, – указал директор.
Алькальд потянул его за руку к площади.
– Что покажете? – спросил он.
– Все, – ответил директор. – Представление у нас большое и разнообразное, для детей и для взрослых.
– Этого мало, – сказал алькальд. – Надо еще, чтобы было по карману каждому.
– Мы учитываем и это, – заверил его директор.
Вместе они дошли до заброшенного пустыря за кинотеатром, где уже начали возводить шапито. Сумрачного вида мужчины и женщины вытаскивали из огромных, обитых узорчатой латунью сундуков декорации, разноцветное тряпье. Алькальд протискивался сквозь плотную толпу вслед за директором цирка, пожимая всем руки; ему почудилось вдруг, будто он среди жертв тонущего корабля.
Рослая, крепкая женщина с золотыми фиксами чуть ли не на всех зубах задержала руку алькальда в своей и принялась внимательно изучать его ладонь.
– В недалеком будущем с тобой произойдет нечто странное, – сказала она.
Алькальд выдернул руку.
– Наверно, сын родится, – ответил он улыбаясь, не в силах подавить охватившую его дрожь.
Директор легонько ударил женщину стеком по плечу.
– Оставь лейтенанта в покое, – сказал он, не замедляя шага, и подтолкнул алькальда в ту сторону, где стояли клетки со зверями.
– Вы в это верите? – спросил он.
– Когда как, – ответил алькальд.
– А меня так и не убедили, – сказал директор. – Если часто сталкиваешься со всей этой фигней, начинаешь понимать, что играет роль только воля человека.
Алькальд взглянул на сонных от жары животных. Из клеток струились терпкие, горячие испарения, и в мерном дыхании зверей было что-то безнадежное. Директор пощекотал стеком нос леопарда, и тот скорчил жалобную гримасу.
– Как зовут? – спросил алькальд.
– Аристотель.
– Я о женщине, – пояснил алькальд.
– А! Ее мы зовем Кассандра, она знает, что всех ждет.
Выражение лица у алькальда стало отчаянным.
– Мне хотелось бы ее трахнуть, – сказал он.
– Это очень даже можно, – отозвался директор цирка.
Вдова Монтьель раздернула в спальне шторы и прошептала:
– Бедные люди!
Она навела порядок на ночном столике, убрала в выдвижной ящик четки и молитвенник и вытерла подошвы розовых домашних туфель о расстеленную перед кроватью шкуру ягуара. Потом обошла всю комнату и заперла на ключ туалетный столик, три дверцы застекленного шкафа и квадратный шкаф, на котором стояла гипсовая скульптурка святого Рафаила. После этого она заперла на ключ дверь комнаты.
Спускаясь по широкой лестнице из каменных плит, покрытых лабиринтами трещин, она думала о странной судьбе Росарио Монтеро. Когда вдова Монтьель увидела сквозь решетку балкона, как та, похожая на скромную, прилежную школьницу, которую приучили не смотреть по сторонам, обогнула угол и скрылась на набережной, ей показалось, будто закончилось нечто уже многие годы шедшее к завершению.
Внизу, на лестничном марше, ее встретили многоголосые звуки кипящего, будто деревенская ярмарка, патио. Прямо около лестницы стоял стол, на нем лежали завернутые в свежие листья сыры; чуть подальше, в открытой галерее, громоздились один на другом мешки соли и бурдюки с медом, а в глубине двора виднелась конюшня с мулами и лошадьми, где на балках висели седла и сбруя. Дом был пропитан запахом вьючных животных, мешавшимся с запахами дубильни и сахарозавода.
Вдова вошла в контору и поздоровалась с сидевшим за письменным столом сеньором Кармайклом. Он сверял количество денег с бухгалтерской книгой, отсчитывал и складывал пачками деньги. Когда вдова открыла выходившее на реку окно, яркий свет залил комнату, полную недорогих безделушек; здесь стояли большие кресла в серых чехлах, висело увеличенное фото Хосе Монтьеля с траурным бантом на рамке – было уже девять часов. Вдова почувствовала зловоние падали и только теперь на отмелях противоположного берега заметила лодки.
– Что они там делают? – спросила она у сеньора Кармайкла.
– Справляются с трупом коровы.
– Так вот в чем причина! – воскликнула вдова. – Этот запах снился мне всю ночь.
Она посмотрела на сеньора Кармайкла, углубившегося в работу, и добавила:
– Нам не хватает только потопа.
– Он начался пятнадцать дней назад, – не поднимая головы, констатировал сеньор Кармайкл.
– Это правда, – согласилась вдова, – приближается конец. Остается только лечь в могилу и ждать смерти.
Сеньор Кармайкл слушал ее, не прерывая подсчетов.
– Мы сетовали многие годы на то, что в нашем городишке ничего не происходит, – продолжала вдова. – И вдруг разразились несчастья, словно Бог пожелал, чтобы разом произошло все, чего не было целые десятилетия.
Сеньор Кармайкл оторвал взгляд от сейфа и взглянул на вдову: она облокотилась на подоконник и пристально рассматривала противоположный берег, при этом грызя ногти. Одета она была в черное платье с длинными рукавами.
– Вот кончатся ливни – дела поправятся, – сказал сеньор Кармайкл.
– Они никогда не кончатся, – предсказала вдова. – Беда не приходит одна. Вы Росарио Монтеро видели?
Сеньор Кармайкл подтвердил, что видел.
– Вся эта клевета не стоит выеденного яйца, – продолжал он. – Если обращать внимание на то, что пишут в анонимках, в конце концов можно свихнуться.
– Ох уж эти листки! – вздохнула вдова.
– И мне тоже наклеили.
Изумленная, она подошла к его столу.
– Вам?
– Ну да, – подтвердил сеньор Кармайкл. – В прошлую субботу наклеили похожую на афишу очень содержательную анонимку.
Вдова пододвинула к столу кресло.
– Какая мерзость! – воскликнула она. – О вашей-то идеальной семье что плохого можно сказать?
Сеньор Кармайкл был все так же невозмутим.
– Дети-то у нас с женой получились разных оттенков: она – белая, я – черный, – объяснил он. – Ведь их одиннадцать, представляете себе?
– Еще бы!
– Так в листке сочинили, что я отец только черных детей. И привели список других отцов. Среди них и покойный дон Хосе Монтьель.
– Мой муж?!
– Ваш и еще четырех сеньоров.
Вдова зарыдала.
– Какое счастье, что доченьки наши далеко отсюда! – сквозь слезы заговорила она. – Пишут, что не хотят возвращаться в эту дикую страну, где студентов убивают на улицах, и я отвечаю им, что они правы, – пусть живут спокойно в Париже всю жизнь.
Сеньор Кармайкл понял, что начинается ежедневная мучительная сцена, и развернул кресло к вдове.
– Беспокоиться не о чем, уверяю вас, – сказал он.
– Нет, есть о чем, – проговорила сквозь рыдания вдова Монтьель. – Мне бы первой следовало бежать из этого городишки, и пусть пропадут все эти земли, все эти каждодневные торговые сделки! Не будь их, на нас не обрушились бы теперешние несчастья. Нет, сеньор Кармайкл, харкать кровью не обязательно в золотую плевательницу.
Сеньор Кармайкл попытался ее утешить.
– Невозможно уклоняться от своего долга, – сказал он. – Нельзя просто так вот взять и выбросить собакам целое состояние.
– Деньги – это дерьмо дьявола, – сказала вдова.
– В вашем случае они еще и плод нелегкого труда дона Хосе Монтьеля.
Вдова прикусила пальцы.
– Вам прекрасно известно, что это ложь, – возразила она. – Богатство нажито дурным, нечестным путем, и первым за это поплатился сам дон Хосе Монтьель – ведь он умер без покаяния.
Уже далеко не в первый раз она говорила это.
– Но главная вина лежит вот на нем! – вдруг закричала она, показывая на алькальда, который, поддерживая за локоть директора цирка, шел по противоположному тротуару. – На мою долю выпало искупление!