Проклятое время (Недобрый час) (другой перевод)

Алькальд, глаза которого уже следили за кадрами старого киножурнала, заговорил, делая паузы каждый раз, когда на экране появлялось что-нибудь интересное.
– В общем, разницы нет, – сказал он. – Священник не дает причастия женщинам в платьях с короткими рукавами, а они все равно продолжают ходить без рукавов и надевают фальшивые длинные накладные, когда идут только к мессе.
После журнала дали анонс фильма следующей недели. Они молча досмотрели его до конца, и тогда владелец кинотеатра наклонился к алькальду.
– Лейтенант, – прошептал он ему на ухо, – купите у меня это хозяйство.
Алькальд не отрываясь смотрел на экран.
– Нет смысла.
– Для меня нет, – сказал владелец кинотеатра. – А для вас будет золотое дно. Разве не понимаете? К вам священник со своим трезвоном не сунется.
Подумав, алькальд ответил:
– Заманчиво.
Однако ничего конкретного не обещал, а положил ноги на скамью впереди и углубился в перипетии запутанной драмы, которая, по его мнению, в конечном счете не заслуживает и четырех ударов колокола.
Выйдя из кино, он зашел в бильярдную, где в это время разыгрывалась лотерея. Было жарко, из приемника лилась нестройная музыка. Алькальд выпил бутылку минеральной воды и отправился спать.
Он шел, ни о чем не думая, по берегу. Слушая глухое урчание поднявшейся реки, он ощущал в темноте исходивший от нее запах большого зверя. Уже у себя дома, перед дверью спальни, он вдруг остановился, отпрянул назад и выдернул из кобуры револьвер.
– Выходи на свет, – приказал он, – или я тебя выкурю.
Из темноты прозвучал нежный голосок:
– Лейтенант, нельзя быть таким нервным.
Он стоял не двигаясь, готовый выстрелить, пока та, которая скрывалась внутри, не вышла на свет и он не узнал ее. Это оказалась Кассандра.
– Ты была на волосок от смерти, – сказал алькальд.
Они пошли в спальню. Довольно долго Кассандра говорила, перескакивая с одной темы на другую. Она уже сидела в гамаке, сбросила, разговаривая, туфли и теперь с веселой развязностью рассматривала у себя на ногах покрытые огненно-красным лаком ногти.
Сидя напротив и обмахиваясь фуражкой, алькальд корректно поддерживал разговор. Он снова курил. Когда пробило двенадцать, она откинулась в гамаке на спину, протянула к нему руку в позвякивающих браслетах и легонько ущипнула за нос.
– Уже поздно, малыш, – сказала она. – Гаси свет.
Алькальд улыбнулся.
– Я звал тебя не для этого, – сказал он.
Она не поняла.
– На картах гадаешь? – спросил алькальд.
Кассандра села.
– Конечно, – сказала она.
И потом, уже сообразив, надела туфли.
– Только у меня нет с собой колоды, – сказала она.
– Бог помогает тому, кто сам себе помогает, – улыбнулся алькальд.
Он вытащил из глубины сундука захватанную колоду карт. Она серьезно и внимательно оглядела каждую карту с обеих сторон.
– Мои лучше, – сказала она. – Но все равно самое важное – это как они лягут.
Алькальд пододвинул столик и сел напротив; Кассандра начала раскладывать карты.
– Любовь или дела?..
Алькальд вытер вспотевшие ладони.
– Дела, – ответил алькальд он.
Под навесом флигеля падре Анхеля укрылся от дождя беспризорный осел и всю ночь бил копытом в стену спальни. Неспокойной выдалась ночь. Только на рассвете падре Анхелю удалось наконец заснуть; пробудился он с таким чувством, будто весь покрыт пылью. Уснувшие под дождем туберозы, резкая вонь отхожего места и помрачневшие после пяти ударов колокола своды церкви – все казалось в сговоре для того, чтобы сделать это утро невыносимым.
Падре Анхель переодевался к мессе в ризнице, откуда отчетливо слышал, как Тринидад собирает свой урожай дохлых мышей, а в церковь между тем, как и каждое утро, тихо проходят женщины. Во время мессы раздражение его усилилось; ошибки служки, его отвратительная латынь привели к тому, что к концу службы падре Анхель испытал предчувствие неминуемого краха, беспросветную тоску, терзавшую его в самые недобрые моменты жизни.
Он направлялся к завтраку, когда путь ему преградила ликующая Тринидад.
– Сегодня еще шесть попались! – восхитилась она, показывая коробку с трупиками мышей.
Падре Анхель попытался стряхнуть с себя уныние.
– Великолепно, – ответил он. – Теперь нам надо только найти норки, и тогда мы избавимся от них окончательно.
Но Тринидад уже нашла норки. Она рассказала, как в разных местах храма, особенно в звоннице и у купели, отыскала их и залила асфальтом. Этим утром она видела, как о стену билась обезумевшая мышь, тщетно проискавшая всю ночь вход к себе в дом.
Они пошли по мощенному камнем дворику, где уже распрямлялись первые туберозы. Тринидад задержалась, бросая мышей в отхожее место. Войдя в свою комнату, падре Анхель снял салфетку, под которой каждое утро, словно по волшебству, появлялся завтрак, присылавшийся ему из дома вдовы Асис, и приготовился есть.
– Да, чуть не забыла: мне не удалось купить мышьяк, – сообщила, входя к нему в комнату, Тринидад. – Дон Лало Москоте говорит, что не продаст его без рецепта врача.
– Но в мышьяке уже нет надобности, – сказал падре Анхель. – Они теперь задохнутся в своих норах.
Пододвинув кресло к столу, он достал чашку, блюдо с тонкими ломтиками кукурузного хлеба и кофейник с выгравированным японским драконом.
Тринидад открыла окно.
– Всегда надо быть наготове – вдруг они появятся снова, – сказала она.
Падре Анхель начал было наливать себе кофе, но остановился и посмотрел на Тринидад: в бесформенном балахоне и ортопедических ботинках она приближалась к его столу.
– Ты слишком много об этом думаешь, – сказал он.
Ни в этот момент, ни позднее падре Анхель так и не обнаружил в густых бровях Тринидад хоть какого-нибудь намека на беспокойство. Не сумев унять легкое дрожание пальцев, он долил в чашку кофе, бросил в него две чайные ложки сахарного песка и, не отрывая взгляда от висевшего на стене распятия, стал размешивать.
– Когда ты исповедовалась в последний раз?
– В пятницу, – ответила Тринидад.
– Скажи мне одну вещь: было ли хоть раз, чтобы ты скрыла от меня какой-нибудь грех?
Тринидад отрицательно покачала головой.
Падре Анхель закрыл глаза и вдруг, перестав мешать кофе, положил ложечку на тарелку и схватил Тринидад за руку.
– Опустись на колени, – сказал он ей.
Ошеломленная Тринидад поставила картонную коробку на пол и стала перед ним на колени.
– Читай покаянную молитву, – приказал падре Анхель отеческим тоном исповедника.
Скрестив на груди руки, Тринидад неразборчиво забормотала молитву и остановилась, когда падре положил ей руку на плечо и молвил:
– Достаточно.
– Я лгала, – сказала Тринидад.
– Что еще?
– У меня были дурные мысли.
Так она исповедовалась всегда – перечисляла общими словами одни и те же грехи и всегда в одном и том же порядке. На этот раз, однако, падре Анхель не мог противостоять желанию заглянуть несколько глубже.
– Скажи яснее, – попросил он.
– Я не знаю, – промямлила Тринидад. – Просто бывают иногда дурные мысли.
Падре Анхель выпрямился.
– А не приходила тебе в голову мысль лишить себя жизни?
– Пресвятая Дева Мария! – воскликнула, не поднимая головы, Тринидад и постучала костяшками пальцев по ножке стола. – Никогда, никогда, падре!
Падре Анхель рукой поднял ее голову и, к своему отчаянию, обнаружил, что глаза девушки наполняются слезами.
– Ты хочешь сказать, что мышьяк тебе и вправду нужен был только для мышей?
– Точно так, падре.
– В таком случае почему ты плачешь?
Тринидад попыталась снова опустить голову, но он твердо держал ее за подбородок. Из ее глаз брызнули слезы, падре Анхель почувствовал, будто теплый уксус потек по его пальцам.
– Постарайся не плакать, – сказал он ей. – Ты еще не закончила исповедь.
Он дал ей выплакаться и, когда почувствовал, что она более-менее успокоилась, сказал мягко: