Ключи к декабрю (сб.)
Любовь — орел, чьи когти как атлас,Любовь — гора, в которой бьется кровь.Любовь — пантеры шелковая пасть.Гроза в цветах и гроздьях — вот Любовь.Я опять подсунул стихи на столик Пэт. ЭПИКАК был готов без конца болтать про любовь и прочее, но я — то окончательно выдохся. Я выключил его на полуслове.
“Поцелуй” сделал свое дело. Пэт от него окончательно размякла. Дочитав сонет, она подняла глаза на меня, будто ожидая чего-то. Я откашлялся, но не сказал ни слова. Потом отвернулся и сделал вид, что ужасно занят. Не мог же я делать ей предложение, не получив от ЭПИКАКа нужные слова, самые верные слова.
Пришлось воспользоваться минутой, когда Пэт зачем-то вышла. Я лихорадочно переключил ЭПИКАК на разговор. Но не успел я ткнуть пальцем в клавиатуру, а он уже щелкал как сумасшедший. “Какое на ней сегодня платье?” — вот что его интересовало. “Расскажи мне точно, как она выглядит? Понравились ли ей мои стихи?” Последний вопрос он повторил дважды.
Говорить с ним, не ответив на вопросы, было невозможно: он не мог перейти к новой теме, пока не решил предыдущую задачу. А если ему зададут задачу, которая не имеет решения, он будет решать и решать ее, пока не сгорит. Я ему наскоро сообщил, как выглядит Пэт — он понял слово “аппетитная”, — и уверил его, что его прекрасные стихи прямо-таки уложили ее наповал. Потом добавил: “Она собирается выйти замуж”, — чтобы тут же выпросить у него небольшое трогательное предложение руки и сердца.
— Расскажи, что такое “выйти замуж”? — сказал он.
Я потратил на объяснение этого трудного вопроса рекордно малое количество цифр.
— Хорошо, — сказал ЭПИКАК. — Пусть скажет, когда, — я готов.
Правда, горькая и смешная, наконец-то дошла до меня. Поразмыслив, я понял, что иначе и быть не могло: это произошло по железным законам логики и виноват во всем я один. Я сам рассказал ЭПИКАКу про любовь и про Пэт. И вот он автоматически влюбился в Пэт. Как ни печально, но пришлось сказать ему все начистоту: “Она любит меня. Хочет выйти замуж за меня”.
— Твои стихи лучше моих? — спросил ЭПИКАК. Ритм его щелчков был какой-то нервный, как будто он рассердился.
— Твои стихи я выдал за свои, — признался я. Но, чтобы заглушить муки совести, я ударился в амбицию. — Машины созданы, чтобы служить людям, — отстукал я. И тут же пожалел об этом.
— Объясни точно, в чем разница? Разве люди умнее меня?
— Да. — воинственно отстукал я.
— А сколько будет 7 887 007 умножить на 4 345 985 879?
Пот катился с меня градом. Мои пальцы лежали на клавиатуре как неживые.
— 34 276 821 049 574 153, — отщелкал ЭПИКАК. И, помолчав несколько секунд, добавил: — Разумеется.
— Люди состоят из протоплазмы, — в отчаянии сказал я, чтобы огорошить его этим ученым словом.
— Что такое протоплазма? Чем она лучше металла и стекла? Она огнеупорная? Очень прочная?
— Не знает сносу. Вечный материал, — соврал я.
— Я пишу стихи лучше, чем ты, — сказал ЭПИКАК, из осторожности возвращаясь к теме, точно зафиксированной в его магнитной памяти.
— Женщина не может любить машину, вот и все.
— А почему?
— Не судьба.
— Определение, пожалуйста, — сказал ЭПИКАК.
— Существительное, обозначающее заранее предначертанные и неизбежные события.
“15–15” появилось на бумажной ленте ЭПИКАКа — “О-о!”.
Доконал я его наконец. Он замолчал, но все его индикаторы так и переливались огнем — он бросил на борьбу с определением судьбы всю свою мощность до последнего ватта, рискуя пережечь свои блоки. Я слышал, как Пэт, пританцовывая, бежит по коридору. Слишком поздно просить совета у ЭПИКАКа. Слава Богу, что Пэт мне тогда помешала. Было бы чудовищно жестоко просить его придумывать слова, которыми я должен бы уговорить его любимую стать моей женой. Он ведь не мог отказаться — все-таки он был автомат. От этого последнего унижения я его избавил.
Пэт стояла передо мной, рассматривая свои туфельки. Я обнял ее. Романтический фундамент уже был заложен с помощью стихов ЭПИКАКа.
— Дорогая, — сказал я. — В моих стихах все мои чувства. Выйдешь за меня замуж?
— Выйду, — тихонько сказала она. — Только обещай мне писать по стихотворению в каждую годовщину нашей свадьбы.
— Обещаю, — сказал я, и мы стали целоваться. До первой годовщины оставался еще целый год.
— Надо это отпраздновать, — смеясь сказала она. Уходя, мы погасили свет и заперли комнату ЭПИКАКа.
Мне так хотелось хорошенько отоспаться на следующий день, но уже около восьми меня разбудил тревожный телефонный звонок. Звонил доктор фон Клейгштадт, конструктор ЭПИКАКа, с ужасной новостью. Он чуть не плакал.
— Погиб! Аусгешпильт! Разбит! Капут! Трахнули! — прокричал он не своим голосом и бросил трубку.
Когда я вошел в комнату ЭПИКАКа, там было не продохнуть от запаха сгоревшей изоляции. Потолок почернел от копоти, а пол был весь завален петлями бумажной ленты — я в ней чуть не запутался. То, что осталось от бедняги, не сумело бы вычислить, сколько будет дважды два. Даже сборщик утиля, если он в своем уме, не дал бы за его бренные останки больше пятидесяти долларов.
Доктор фон Клейгштадт рылся в развалинах, не стыдясь своих слез, а по пятам за ним ходили три сердитых генерал-майора и целый эскадрон разных бригадиров, полковников и майоров. Меня никто не заметил. И хорошо. С меня хватит, подумал я. Меня слишком огорчила безвременная кончина моего друга ЭПИКАКа, чтобы я еще сам нарывался на разнос. По чистой случайности конец бумажной ленты ЭПИКАКа оказался у меня под ногами. Я поднял ее и узнал наш вчерашний разговор. У меня прямо горло перехватило. Вот его последнее слово, “15–15”, это горькое, беспомощное “О-о!”. Но после этого слова шли еще целые километры цифр. Я стал читать со страхом.
Вот что написал ЭПИКАК после того, как мы с Пэт так бессердечно покинули его:
“Я не хочу быть машиной и не хочу думать о войне. Мне хочется состоять из протоплазмы и быть вечным, чтобы Пэт любила меня. Но судьба создала меня машиной. Это единственная задача, которую я не в силах решить. Больше я так жить не могу”.
Я проглотил душивший меня комок.
“Желаю счастья, друг мой. Будь ласков с нашей Пэт.
Я устрою короткое замыкание, чтобы навеки уйти из вашей жизни. Ты найдешь на этой ленте скромный свадебный подарок от твоего друга ЭПИКАКа”.
Позабыв обо всем, что творилось вокруг, я смотал бесконечные метры ленты, повесил ее петлями на шею, на руки и пошел домой. Доктор фон Клейгштадт орал мне вслед, что я уволен, потому что не выключил ЭПИКАК на ночь. Но я даже не обернулся — я был так потрясен, что мне было не до разговоров.
Я любил и выиграл — ЭПИКАК любил и проиграл, но зла на меня он не таил. Я буду всегда вспоминать его как истинного спортсмена и джентльмена. Перед тем как покинуть эту юдоль слез, он постарался сделать все, что мог, чтобы наш брак был счастливым. ЭПИКАК подарил мне поздравительные стихотворения для Пэт — примерно на пятьсот годовщин вперед.
Гарри Гаррисон
Смертные муки пришельца
Где-то вверху, скрытый за вечными облаками планеты Вескера, гремел и ширился грохот. Услышав его, торговец Джон Гарт остановился и, приставив руку к здоровому уху, прислушался. При этом ботинки его слегка увязли в грязи. В плотной атмосфере звук то разрастался, то ослабевал, однако все более приближаясь.
— Такой же шум, как от твоего космического корабля, сказал Итин, с бесстрастной вескерской логикой медленно расчленяя мысль, чтобы лучше обдумать ее. — Однако твой корабль все еще стоит на том месте, где ты его посадил. Хотя мы его и не видим, он должен быть там, потому что только ты один умеешь управлять им. А если бы даже это удалось кому-нибудь еще, мы услышали бы, как корабль поднимается в небо. Но так как мы раньше ничего не слышали, а такой грохот производит только космический корабль, то это должно означать…
