Ябеда

А самому, держу пари, не терпится подхватить куртку и отправиться веселиться в деревенский кабак.
— Так, ничего.
«Уходи, пожалуйста», — думаю я, хотя на самом деле мне этого не хочется.
— Тогда до завтра.
— До завтра.
К тому моменту, когда его шаги стихают, оказывается, что я искромсала всю головку сыра.
Огонь живо разгорается. На мысль меня навел коробок спичек на кухонной полке. Я долго крутила его в руке, прикидывая, где бы раздобыть дров. Старых газет, которыми был набит мусорный бак в библиотеке, хватило бы, чтобы поджечь все здание. Я притащила несколько связок в обеденный зал и сунула в камин.
«Теперь дрова. Дровишки», — размышляла я. Интересно, кто-нибудь заметит пропажу пары школьных скамеек? Я направилась в подвал и шарила в потемках по сырой шершавой стене, пока не наткнулась на выключатель. Сеть низких проходов в конце концов привела меня к хранилищу разбитой мебели, сваленной в кучу и приберегаемой, вероятно, для единственной разрешенной зимой растопки.
Я набрала охапку деревяшек и отнесла наверх. Потом спустилась и принесла еще. И так до тех пор, пока у меня не набралось достаточно дров, чтобы хватило на весь вечер. Я растрясла газеты и скрутила их, положила в камин дюжину жгутов, а сверху вигвамом уложила самые тонкие щепки.
Потом я зажгла спичку, поднесла к бумаге и следила за крошечными язычками огня. Через десять минут пламя загудело и мои дрова загорелись ровно и жарко. Я сходила на кухню за подносом с ужином, который приготовила заранее.
И вот я здесь — кресло придвинуто к камину, поднос на полу у ног, левая щека горит от жара. Медленно жую сыр и печенье. Я отважилась запустить руку в запасы вина, оставленного для сотрудников, и обнаружила, что нескольких стаканов вполне достаточно, чтобы забыть обо всем.
Я подкладываю в огонь дрова, огонь вспыхивает веселее, становится совсем жарко, и я снимаю кофту. Время тянется медленно, беззвучно, тем более что все остальные в пивной. Сейчас без пяти минут девять. Я видела, как они уходили вчетвером — женщина, которая, по-моему, преподает латынь, учитель информатики мистер Мак-Бейн, новенькая девушка, прямо из Парижа, с факультета иностранных языков, ну и само собой, Эдам.
Устроившись в кресле с ногами, я обнимаю колени и бурчу себе под нос, потягивая вино: «У него, надо полагать, тоже нет дома». Жара, выпивка, одиночество — и я вдруг оказываюсь там, куда не хочу попасть. Поставив стакан на маленький столик под рукой, вытаскиваю из заднего кармана фото. Снимок в запечатанном пластиковом пакетике, чуть помят; пакет отсвечивает, и лица на снимке призрачно серебрятся. Ногтем я провожу по шву, открываю пакет…
И вскрикиваю.
— Господи, ты меня до смерти перепугал! — Облегчение выливается в истерический хохот.
— Как раз этого я и не хотел. — Эдам со смехом наклоняется за выпавшей у меня из рук фотографией, бросает на нее беглый взгляд и вручает мне: — Вот, держи. И прости.
Он подтаскивает еще одно кресло, ставит напротив. Уютный ужин наедине с собой закончен, но в душе я рада компании.
— Что все это значит? — Он тычет в остатки моего ужина, кивает на пылающий огонь. — И у кого тоже нет дома?
Краска заливает мне все лицо, а не только ту щеку, что ближе к огню.
— Я думала, ты в пивной, — увиливаю я от ответа.
— Предпочитаешь одиночество?
— Как хочешь, — пожимаю я плечами, мысленно умоляя: «Нет, пожалуйста, останься!» — и засовываю фотографию под себя.
— Симпатичный ребенок. Семейное фото? — спрашивает Эдам.
— Нет, подруга прислала. А тебе часто пишут из банановой страны?
Эдам фыркает:
— К сожалению, нет. В Австралии у меня никаких родственников не осталось. И вообще — нигде никого, если не считать бывшей жены, да и та, знай она мой адрес, скорей всего, послала бы мне гнилых бананов.
Мой черед смеяться.
— Можешь не объяснять. Она предпочитала бананы с мороженым, а ты их намазывал на хлеб с джемом.
— Вроде того. — Эдам постукивает по бутылке: — Не возражаешь, если я присоединюсь? — Минуту спустя он возвращается из кухни еще с одной бутылкой и стаканом.
Я стараюсь убедить себя, что все это совершенно безобидно, что я никого не предаю и ничем не рискую. Он всего-навсего коллега, даже не местный, так что риск минимален.
— Значит, нигде никаких родственников? — уточняю я. Если уж нам суждено провести этот вечер вдвоем, я желаю говорить исключительно о нем. — И кстати, ты еще не объяснил, почему вернулся из пивной.
— Нигде и никаких. Потому что у меня из-за тебя душа была не на месте. Удовлетворена? — Невинно распахнув хулиганистые глаза, Эдам разливает по стаканам вино и пододвигается ближе к огню, ко мне. — Холодновато сегодня.
— Совсем не обязательно беспокоиться обо мне, — говорю я и злюсь на себя за то, что мне это приятно. — Со мной все в порядке, просто последние недели выдались хлопотные.
Эдам устраивается поудобнее, сухощавое тело тянется к теплу, как растение к свету.
— За стенами Роклифф-Холла я официально считаюсь бездомным. — Он ворошит дрова в камине железной кочергой, и головешки рассыпаются углями, подбрасывает еще деревяшек, кверху взвивается столб искр.
— Ну и как ты себя ощущаешь? — Я снова накидываю кофту и натягиваю ее на колени.
— Свободным, — отвечает он. — Впервые в жизни я чувствую себя свободным.
— А когда был женат, ты чувствовал себя в ловушке?
Эдам колеблется: сказать, не сказать?
— Клаудия — красивая женщина, мечта любого мужчины. Но когда мы познакомились, нам было всего по девятнадцать, она только начала свою модельную карьеру, а я только приехал в Австралию. — Он качает головой, улыбаясь воспоминаниям. — Потом ее понесло по миру — Лондон, Нью-Йорк, Париж. Она стала довольно знаменитой, и через несколько лет, когда она вернулась в Австралию, денег у нее было больше, чем здравого смысла. Я к тому времени жил и работал в Сиднее, она меня разыскала, и пошло-поехало! Через полгода мы уже были женаты. — Эдам умолкает, втягивает носом хмельной запах вина. — Наши отношения, если честно, были основаны исключительно на похоти, а копни глубже, и стало бы ясно, что мы совершенно не подходим друг другу. — Судя по тому, что акцент становится заметнее, Эдам пытается скрыть смущение.
— Почему? — Я сцепляю пальцы в замок.
— Учитель истории в бесплатной школе и модель с мировым именем. Догадайся сама. — Он усмехается и засучивает рукава полосатой рубахи. — Думаю, ее забавляло таскать с собой на приемы учителя.
— Значит, между вами была пропасть. — Надеюсь, ответ правильный. — А теперь еще и океан.
— Клаудия вечно пропадала на всяких светских тусовках, вечно была озабочена собственной внешностью. Из студии бежала в ночной клуб, потом в оздоровительный центр, оттуда — опять в студию. Дошло до того, что мы с ней практически перестали видеться. — Эдам ждет от меня каких-то слов, но я помалкиваю, надеясь на продолжение. — Я любил ее, она любила меня, но стоило мне заикнуться о детях, как ее бросало в дрожь. — Он хмыкает. — А уж о доме, машине, собаке, об отпуске с палаткой где-нибудь в глубинке и думать было нечего. Клаудия не могла представить себе отдых вне стен пентхауса. В итоге я сам ушел от нее, так сказать, по доброте душевной. Никто не должен менять себя в угоду другому.
— Иногда это необходимо, — слышу я свой голос. — А ты, значит, мечтаешь о счастливой семье и обо всем, что к ней полагается? — Я грызу ноготь, не сводя глаз с Эдама.
Он пожимает плечами:
— Если хочешь — да. Разве не все мы, по большому счету, стремимся к этому?
— Все, кроме Клаудии? — Я смеюсь, чтобы скрыть грусть.
— А ты?
— Может быть, когда-нибудь, — поспешно отвечаю я. — Хотя мне стоит поторопиться, верно? — Ничего мне не удается скрыть своими шутками. — А скажи, преподавание в Англии сильно отличается от австралийского?
— Там больше говорят о проблемах аборигенов, здесь приходится нажимать на пуритан и роялистов, но я справляюсь. Учился я в Австралии, но изучал и европейскую историю. А ты была замужем?