Ябеда

— Отправляйтесь-ка в душ, юная леди, а потом — по магазинам! — Нина взяла в охапку грязную одежду.
Будто стирая мамино прикосновение, Джози обхватила себя руками.
— Почему я всегда должна делать то, что мне говорят другие?
Нина остановилась в дверях, обернулась:
— Не нарывайся, Джози. Тебе и так позволено очень многое, так что давай не будем ссориться.
— Мне просто надоело… — Джози запнулась, и Нине показалось, что дочкины глаза на мгновение заволокло слезами. Джози, однако, сдержалась. — Прости, мам.
— Да что там у тебя такое в этом компьютере, что ты сидишь возле него как приклеенная?
— Это просто игра, мам. У нас все в нее играют. — Она потупилась, ковырнула босой ногой ковер. — Ну что ты дергаешься?
— Просто игра? Тогда покажи. — Нина свалила ворох одежды у двери и уселась за дочкин стол. — Хочу убедиться, что это безобидно.
Джози хмуро пожала плечами, кликнула мышкой — и на экране задергались, заплясали бредовые персонажи.
— Смотри. Это я. Можно создать похожего на тебя человечка. Он вроде бы ты, а вроде и не ты. Сечешь?
Нина не отвечала. Представляться в Интернете кем-то другим — не так уж безобидно. Сведя брови, приоткрыв рот, Нина наблюдала, как склонившаяся над ее плечом дочь шустро скачет по сайту.
— Это мой дом. Смотри, у меня есть собачка! Ко мне могут заходить друзья, а я могу ходить в гости к ним. Можно устроиться на работу, зарабатывать баллы, покупать на них шмотки и все такое. Можно болтать с кем хочешь — печатаешь вот здесь, а друзья видят у себя на экране. Круто! — Голос Джози возбужденно зазвенел, словно придуманная жизнь была куда лучше настоящей.
Нина сглотнула. Час от часу не легче…
— А ты уверена, что знаешь всех, к кому ходишь в гости, с кем болтаешь?
— Ну конечно! Ко мне могут зайти только те, кто у меня в списке приглашенных, да и то если я разрешаю. Никакой опасности, мам, правда! — Она чмокнула мать в щеку. — Я ж не дура.
— Ты тут совсем на себя не похожа. Рыжая, господи помилуй! — Нина рассмеялась, чтобы как-то разрядить обстановку. Роль матери-деспота ее не привлекала.
— Именно это мне больше всего и нравится! В «Afterlife» [1] можно быть кем угодно и какой угодно. — Джози немигающим взглядом уставилась в окно. — Начать с чистого листа.
— Где, где? — Нина заглянула в дочкины глаза: не морочит ли матери голову?
— Так это называется. «Afterlife». — Джози со вздохом вышла из игры.
А потом, когда они прочесывали магазин за магазином, покупали ненужные вещи, набивали животы пончиками и молочными коктейлями, примеряли туфли, перебирали губную помаду и духи, Нина все возвращалась мыслями к игре и шансу стать другим человеком.
 
Глава 6
В первый день я больше не встретила Эдама. Только видела в окно, как он шагает по двору к школе, решительно переставляя длинные ноги в джинсах, края которых потемнели от мокрой травы.
Я отодвинулась от окна, машинально пробежала пальцами по каменному переплету. Пожалуй, и хорошо, что мы не столкнулись. Я не сумела бы увильнуть от беседы, не показавшись невежей, а отвечать на новые вопросы не хотелось.
Кроме того, мои обязанности не оставляли времени даже на размышления, не говоря уж о том, чтоб сесть и поболтать. С той минуты, как началась учеба, моего внимания неустанно требовали все девочки, а одна вообще не давала проходу.
— Меня бесит до чертиков, что им на меня наплевать! — Лекси, четырнадцатилетняя блондинка, топталась возле меня в бельевой, пока я проверяла инвентарный список. — Они меня ненавидят. Точно, ненавидят, иначе не сплавили бы сюда.
— Неправда, — возразила я, хотя не имела ни малейшего представления о семейных обстоятельствах Лекси. — Родители тебя любят. И не выражайся, пожалуйста.
— Мама умерла, а папа полный мерзавец, — заявила она с интонациями придворной дамы.
— Но ты сказала «они». — Я прицепила бирку на стопку полотенец.
— Они. Мерзавец и его подельница. Мерзавка.
Да, и как теперь доказывать, что у нее счастливая судьба? Хотя ведь мама у девочки умерла, так что какая уж тут счастливая судьба…
— Они сдают меня в школу и уматывают в отпуск. Сами валяются на своем чертовом пляже, а я торчу в этой дыре. — Лекси со всей силы поддала ногой кипу простыней, но та не развалилась, чем здорово взбесила Лекси.
— А тебе не приходило в голову, что твоему папе после маминой смерти очень несладко пришлось? — Я только начала, а Лекси уже трясла головой. — И может, он только и мечтает, чтобы ты полюбила свою мачеху и вы снова зажили дружной семьей?
— Зачем тогда спроваживать меня в интернат? — огрызнулась Лекси. Сердитые глаза ее были на мокром месте, но она не позволила слезам пролиться.
— Затем, чтобы ты получила хорошее образование, завела новых друзей, стала самостоятельной. — Я потянулась к ней, но Лекси отдернула руку. — У твоего папы наверняка есть веские причины, чтобы отправить тебя сюда. Постарайся верить ему.
В конце концов Лекси не выдержала, привалилась ко мне, и мое плечо намокло от ее слез. Я крепко сжала ее тоненькие пальцы. Мы сидели на полу среди стопок чистого белья, и она целый час рассказывала мне, как потеряла мать, как чувствовала себя брошенной и никому не нужной. Я гладила ее по голове и слушала.
Она так безутешно рыдала, вся в слезах и соплях, что даже не обратила внимания на мои слова:
— Значит, у нас с тобой много общего, мисс Лекси.
Раз в неделю в Роклифф-Холле устраивается общий обед. Персонал и ученицы, одеревенелые в своих форменных жакетах, усаживаются плечом к плечу за длинные дубовые столы, расставленные под углом друг к другу, как ребра гигантской селедки. Центральный проход между столами ведет к громадному пустому камину. В конце первого семестра, как еще раньше сообщила мне сестра-хозяйка, на рождественском обеде в камине запылает огонь.
«Разжигать камин в другое время запрещается глупейшими санитарными нормами и правилами безопасности», — сетовала она, складывая простыни, заправляя постели, выгребая из спален горы мусора, выраставшие едва ли не быстрее, чем их выметали. Из болтовни за работой я постепенно узнавала Сильвию, которая была матерью практически каждой девочке в Роклиффе, сама же на ее расспросы отвечала немногословно, а от прямых вопросов уходила, принимаясь встряхивать простыни или ныряя под кровать за очередным отбившимся носком. Я напоминала себе, что пришла сюда не друзей заводить.
Передо мной стоит тарелка с нетронутым, давно остывшим обедом.
— Жаль. — Глядя в пустой очаг, я представляю, как от узловатых бревен отскакивают искры, как сизый дымок, ускользнув от вытяжки, наполняет зал лесным духом, золотой сноп взмывает в широкий закоптелый дымоход, подушка тлеющих углей греет босые ноги. Немного уюта здесь не помешало бы.
— Чего? — Эдам в рубашке с завернутыми рукавами, открывающими легкую рыжеватую поросль на руках, занимает место возле меня и встряхивает салфетку. — Чего жаль? — Он пьет воду, потом, насупившись, пристально смотрит на меня. Нож и вилка замерли над тарелкой. — Когда я садился, вы сказали «жаль». Надеюсь, это относилось не к тому, что я сел рядом с вами?
— Хотите правду? — спрашиваю я и роняю с вилки кусочек мяса. Уж это-то я могу ему сказать. — Жаль, что нет огня в пустом камине.
Всего-то капля истины, а сердце в груди спотыкается.
— В конце сентября? Да ведь еще тепло. — Эдам принимается за цыпленка, явно разочарованный моим признанием. — Зачем нам огонь?
— Верно, только… — Я набиваю полный рот. — Неважно.
Эдам пожимает плечами. Он не может знать того, что вижу я. Зимний вечер, горящий очаг, у всех ушки на макушке — вдруг шаги? — в животе крутит то ли от страха, то ли от возбуждения, что сейчас будем делить леденцы и скудную порцию фруктового салата.
— Как думаете, вам здесь понравится? — Эдам кладет вилку с ножом на край тарелки, ставит локти на стол. Его плечо касается моего.