Выстоять. Буря над Тереком

— Не стоит, Миш, — преувеличенно спокойным голосом говорит мне Игорь. — Там, на КПП, мальчонки без чувства юмора. Еще решат, что ты базу обстрелять решил, да долбанут из чего-нибудь в целях упреждения возможной агрессии.
— Ты серьезно?
— Ну, как сказать, из гранатометов их иногда обстреливать пытаются…
— Ладно, тогда, от греха подальше, и правда, тормозить не стоит. И на ходу полюбуюсь.
Да уж, «мальчонки» здешние действительно чувством юмора не обладали. По крайней мере — не на службе. Вышедшие к нам парнишки, совсем еще пацаны, лет девятнадцать, не больше, были серьезны, словно прокурор во время зачитывания приговора, и просто исполнены осознания важности происходящего. Один двинулся к нашему УАЗу, а второй остался на прикрытии. Причем встал грамотно: и мы все у него — как на ладони, и напарник линию огня не перекрывает. Молоток! Вот только уж больно скованные. Все с ними ясно — salagus vulgaris. «Салаги обыкновенные», до слез заинструктированные, своего сержанта боящиеся больше, чем всех боевиков Непримиримых Тейпов, вместе взятых, вооруженные и смертельно опасные. С такими действительно шутить не стоит.
— Здравствуйте, — взгляд у подошедшего парня пристальный, настороженный. — Из машины выходите и документы приготовьте. И за оружие хвататься не советую, на всякий случай.
Безропотно подчиняемся и выбираемся на улицу. Игорь достает из нагрудного кармана своего прыжкового костюма книжицу удостоверения и, раскрыв, протягивает часовому, но в руки при этом не отдает.
— Я Комендант Червленной, капитан Костылев. Со мною — двое гражданских. Едем в секретную часть к лейтенанту Завацкому. Проверьте списки.
В первый момент я даже не понял, о каких таких гражданских говорит Игорь. И только потом доходит, что это обо мне и Толе. Ну, собственно, а чего ты хотел, товарищ прапорщик? Или уже бывший прапорщик? С одной стороны, меня вроде как не увольняли, с другой — «из рядов» все равно исключили, в связи с гибелью. Наемники — не армия, хоть и военизированная структура. А лейтенантом здешних вооруженных сил ты сам стать не захотел. Ну, вот и все, добро пожаловать в гражданские!
Боец молча кивает, жестом показывает нам, мол, стойте тут, и уходит в бетонное нутро ДОТа, из которого только что вышел. Второй остается на месте и продолжает вполне толково «держать» нас.
— Все в порядке, — высовывается из двери голова первого. — Подойдите все сюда, зарегистрироваться нужно.
Раз нужно, значит, нужно. Дружно топаем в караулку и диктуем сидящему там старшине свои данные, которые он аккуратно записывает в толстый прошнурованный журнал. Да уж, блин, война не меняется!
А вот то, что я вижу по другую сторону «Великой Ханкалинской стены», от того, что я помню, отличается мало. Все та же белесая пыль дороги, что во время дождей превращается в ужасную грязь, липкую, плохо смывающуюся, метко прозванную каким-то армейским острословом «говнолином». Все те же чахлые высокие стебли осоки, этой пылью покрытые, частоколом стоящие по обочинам. И будка внутреннего КПП, полосатый шлагбаум которого перекрывал проезд на жилую территорию базы, стояла на прежнем место. И даже стоянка для прибывшего транспорта находится там же, где и раньше, рядом с железнодорожным полотном. Клянусь, если б увидел на своем месте осетинскую шашлычную, в которой мы каждую командировку при заезде в Ханкалу офигенный, а главное, очень дешевый, шашлык лопали, — совершенно не удивился бы! А то еще и заглянул бы, по старой памяти. Но «шашлычки», к сожалению, нет, а на ее месте — невысокий холмик, из которого торчат вверх какие-то куски ржавого насквозь железа. М-да, не прошла проверку временем… А жаль.
Машину, как и в мое время, внутрь не пустили. Пришлось оставить ее на стоянке, а дальше топать пешком. А еще на КПП нам велели отсоединить от автоматов магазины. Я чуть не прослезился от приступа нахлынувшей ностальгии — будто и не покидал своего времени! Изменения вокруг — минимальные: по-прежнему все пострижено, покрашено и посыпано песочком, бордюры побелены известкой. Ясно, солдатики без дела не сидят. Наверное, правильно я сделал, что служить сюда не подался, а то замаялся бы каждому прохожему воинское приветствие отдавать. Хотя, Игорь, вон, не парится — автомат на плечо повесил и идет с непринужденной физиономией. Ему, с автоматическим оружием, козырять никому не нужно, Уставом не положено. О, как интересно, а гостевого городка с его палатками — нету. Похоже, разобрали за ненадобностью. А вот что на его месте построили — непонятно. Слишком высокий забор, не видать ничего. Хотя не так уж оно мне и нужно.
В штабной «дежурке» Игорь еще раз представился сидящему за явно пуленепробиваемым стеклом лейтенанту-«помдежу»  [2]и уверенно направился на второй этаж. Ну, а мы с Анатолием — за ним.
В «секретке» нас встретил молодой лейтенант совсем не героической наружности, типичный штабной деятель, который в нашем присутствии явно немного робел и поглядывал на нас с Толиком с опаской. Уж не знаю, может, он тут недавно, не пообтерся еще, штабной вальяжности не набрался. А может, у наемников тут известность этакая… Ну, да, отморозки в черных банданах чего хотят, то и воротят, сам черт им не брат и никакой управы на них нету. Да и ладно, бог с ним. Боятся — значит, уважают. А то мне в прошлом откровенное пренебрежение и хамство некоторых штабных крыс очень не по душе было. Так что уж лучше пусть боятся.
К моему удивлению, мне не пришлось расписываться непонятно за что в целой куче ведомостей и журналов. Хватило одной-единственной росписи во внушительных размеров гроссбухе, после чего лейтенант выдал мне пухлый бумажный конверт, опечатанный аж пятью сургучовыми печатями. Да, серьезно все тут.
— Слушай, Игорь, я не понял, а ради чего мы вообще сюда мотались? — спрашиваю я у Костылева, когда мы идем назад к машине.
— Ага, — поддерживает меня напарник. — А главное, на кой черт вы вообще меня с собой поволокли?
— Ну, с тобой-то как раз понятно, — улыбаюсь я. — Мы прямо отсюда на склад едем, не буду ж я всякие «вкусности», нам положенные, в одно лицо таскать?! Так что, Курсант, ты с нами поехал на правах грубой подсобной силы. А вот почему эти самые карты… А в пакете ведь карты, Игорь?
— Угадал, — согласно кивает он.
— Блин, ну что мешало тебе этот пакет мне в Комендатуре отдать?
— Отсутствие твоей, Миша, подписи мешало. Карты — секретные. И ты теперь за них несешь ответственность. А то ишь, нашел дурака, расписываться в их получении буду я, а ежели ты их где проебе… эээ… потеряешь, то отвечать опять же мне. Не, так дело не пойдет!
— Ладно, убедил, поездка была необходимой, познавательной, а главное, — я подкинул на ладони конверт, — результативной. А теперь — поехали на склад за нашими ништяками, а то у меня уже лапки загребущие чешутся.
Если честно, то все обратную дорогу из Ханкалы в Червленную я внутренне готовился к жаркой схватке с каким-нибудь сидящим там кладовщиком, таким же «прапором», как и я, но, что называется, идущим по другому ведомству. Этаким типичным складским жлобом: толстым, неопрятным, с испитым одутловатым лицом и мерзким жадным характером. Готовился каждую нужную мне вещь вырывать с боем. И даже начал мысленно придумывать, каким именно образом я буду этого пасюка кошмарить. Целый монолог успел мысленно составить. Длинный, агрессивный и украшенный всевозможными шедеврами русской матерной словесности.
А вот войдя в «кондейку» складского ангара, стоящего в немаленьком внутреннем дворе Комендатуры, понял, что не ошибся только в звании кладовщика. За крепким, но изрядно облупившимся столом действительно сидел прапорщик. Молодой, лет двадцати пяти, не больше, широкоплечий, с открытым и приятным лицом. Он встал нам навстречу и протянул для пожатия руку… Левую… Потому что вместо правой у него от самого плеча висит подвернутый пустой рукав. А на груди отлично виден на фоне черной «горки» белый эмалевый крест на орденской колодке с черно-оранжевыми полосами, который не мог быть ничем, кроме ордена «Святого Георгия».