Вторая книга сновидений (ЛП)

Который все еще ждал, пока я поговорю с ним.
– В следующем коридоре с левой стороны, – повторил он.
Упоминание Аннабель и Артура он предпочел пропустить мимо ушей. Генри с неохотой говорил об этой парочке, потому что до того, что случилось в вечер Осеннего бала восемь с половиной недель назад, они были одними из его лучших друзей.
– И ты была там, потому что... – вопросительно посмотрел он на меня.
– Потому что я должна была кое-что уладить. – Я неловко почесала руку и невольно понизила голос до шепота. – Кое-что совершенно неприличное. Я хотела... нет, я должна была кое за кем проследить во сне.
– Это не аморально, а очень практично, – заметил Генри. – Я постоянно так делаю.
– Правда? А за кем ты следишь? И почему?
Он пожал плечами и посмотрел в сторону.
– Иногда это может быть довольно полезно. Или даже весело – как получится. И за кем ты хотела... э-э... должна была проследить?
– За Чарльзом Спенсером.
– За скучным дядей-стоматологом Грейсона? – Генри выглядел немного разочарованным. – Почему именно за ним?
Я вздохнула.
– Миа, – это была моя младшая сестра, – видела Чарльза в кафе. С другой женщиной. Она клянется, что они обменивались влюбленными взглядами и почти держались за руки. Я знаю, Лотти и Чарльз официально еще не пара, но он флиртует с ней, и они уже дважды были в кино. Даже слепой может заметить, что Лотти в него влюблена, даже если и не признается в этом. Она сваляла ему войлочные домашние тапочки на Рождество, а это говорит о том, что... Прекрати так глупо ухмыляться! Это очень серьезно. Лотти никогда не была в такой эйфории, когда речь шла о мужчинах, и если он играет с ней, будет очень плохо.
– Прости! – Генри тщетно пытался контролировать свое выражение лица. – Зато теперь понятно, откуда взялся твой пароль... Ну хорошо, продолжай.
– Я была в отчаянии и непременно должна была выяснить, что Чарльз чувствует к Лотти. Поэтому я украла эту его ужасную охотничью шапку и проникла в его сон.
Мне вспомнилось, что прямо в этот момент я лежу в своей постели в этой шапке – вероятно, с довольно потной головой и мокрыми волосами. И, наверное, Генри сейчас представляет, как я в ней выгляжу. И скоро он гарантированно начнет смеяться снова, и я даже не могу его за это винить.
Но в ответ на мой испытывающий взгляд он искренно и прямодушно посмотрел мне в глаза:
– Очень хорошо. И как ты это сделала?
Я непонимающе наморщила лоб.
– Ну, я вошла в его дверь.
– Это понятно. Но в качестве кого или чего?
– Как я сама, разумеется. На мне было кепи, потому что в этом сне играли в гольф, и мне пришлось выглядеть соответственно. Я пошла прямо к Чарльзу, и он как раз хотел что-то сказать о Лотти, как тут эта его дурацкая пожарная...
Я пораженно поднесла руку ко рту.
– Вот черт! Я же совсем забыла! Сигнализация! Она сработала, и я думала только о том, как бы мне побыстрее убраться из сна, прежде чем Чарльз проснется. Я должна была проснуться и вызвать пожарных!
Генри остался совершенно равнодушным к возможному пожару в квартире Чарльза. Он улыбнулся и провел пальцами по моей щеке.
– Лив, ты же понимаешь, что люди не обязаны говорить в своих снах правду? По моему опыту, большинству из тех, кто находится во сне, лгать даже проще, чем в реальности. Если ты хочешь узнать правду о ком-то, ничего не делая, а просто прогуливаясь в его сновидениях и задавая вопросы, то он ответит тебе – но то же самое, что ответил бы наяву.
Это звучало правдоподобно, и, честно говоря, мне уже приходило в голову нечто подобное. В сущности, я проникла в сон Чарльза, не имея никакого плана, не продумав деталей – просто вдохновленная идеей о защите Лотти.
– Но что еще я могла сделать? Только не говори, что превратиться в ракету.
– Ну, лучше всего, когда человек не замечает, что ты там. Невидимый соглядатай может узнать очень многое о человеке из его сна. А если набраться немного терпения – практически все.
– Но я не хочу знать о Чарльзе все, – возразила я и вздрогнула от этой мысли. [3] – Я просто хочу знать, серьезно ли он относится к Лотти. Потому что если нет, то...
Я сжала кулаки. Мы с Миа ни за что не позволили бы кому-то причинить Лотти боль, и уж тем более Чарльзу. Миа вообще предпочла бы видеть кавалером Лотти красивого ветеринара из переулка Пилигримов.
– С другой стороны, может быть, Чарльз только что умер от отравления угарным газом, потому что я не вызвала пожарных, и дело решилось само собой.
– Я люблю тебя, – сказал вдруг Генри, крепче прижав меня к себе.
Я сразу же позабыла о Чарльзе. Генри не разбрасывался этими тремя волшебными словами. За последние восемь с половиной недель он сказал их ровно три раза, и каждый раз, когда он это делал, я ужасно смущалась. Единственно правильным, универсальным ответом на эту фразу было, вероятно, «Я тоже тебя люблю», но, так или иначе, я не могла этого произнести. Не потому, что не любила его, нет, совсем наоборот, но «Я тоже тебя люблю» звучит не так внушительно, как внезапно произнесенное «Я люблю тебя». Так что вместо этого я спросила:
– Даже если я не могу превратиться в ракету или стать невидимой?
Генри кивнул.
– У тебя все получится. Ты невероятно талантлива. Во всех отношениях.
Затем он наклонился и поцеловал меня. И это был действительно очень хороший сон.
  
Глава 3
 
Недостатком всех этих осознанных сновидений было то, что на следующее утро ты чувствовал себя не слишком отдохнувшим. Однако за последние несколько месяцев я разработала целую методику, чтобы компенсировать недостаток сна: горячий душ, затем умывание холодной водой и наконец четыре порции эспрессо, замаскированные сверху шапкой молочной пены, чтобы избежать нотаций Лотти о том, что я должна подумать о чувствительных стенках своего подросткового желудка. Итальянская кофе-машина, которая молола кофейные зерна простым нажатием кнопки, а еще сама взбивала молоко, стала одной из причин, почему жить в доме Спенсеров было не так уж и плохо. Хотя, по мнению Лотти, кофе и не стоило пить до восемнадцатилетия, у мамы таких ограничений не было даже для секса, алкоголя и наркотиков, так что я имела неконтролируемый доступ к кофеину.
На полпути в кухню я встретила свою младшую сестренку, которая как раз вернулась после прогулки с Лютик, нашей собакой. Миа приложила ледяную руку к моей щеке.
– Вот, чувствуешь? – спросила она с энтузиазмом. – В новостях сказали, что в этом году может быть даже белое Рождество и самый холодный январь за последние одиннадцать лет... А я как раз потеряла перчатку. Серую, в горошек. Ты не видела? Это мои любимые перчатки.
– Нет, прости. Ты искала в тайничках у Лютик?
Лютик улеглась передо мной на пол и посмотрела так мило и невинно, что вам бы никогда не пришло в голову, что она может стащить перчатки, носки или ботинки, которые вернутся к вам только полностью изжеванными. Я почесала ее животик и немного посюсюкала с ней (она это очень любила), прежде чем встала и направилась вслед за Миа на кухню, а точнее, бросилась вприпрыжку к кофе-машине. Лютик последовала за мной. Правда, ее интересовал не кофе, а ростбиф, который Эрнест оставил на столе.
Уже почти четыре месяца мы жили в Лондоне, в этом просторном и уютном кирпичном доме, расположенном в Хэмпстеде, и хотя мне нравился город и впервые за многие годы у меня была своя собственная большая прекрасная комната, я все еще немного чувствовала себя гостьей.
Может быть, потому что я никогда не училась чувствовать себя как дома – где бы то ни было. До того как мама познакомилась с Эрнестом Спенсером и они решили провести остаток жизни вместе, мы с Миа, Лотти, Лютик и мамой переезжали почти каждый год. Мы жили в Германии, в Шотландии, в Индии, в Нидерландах, в Южной Африке и, конечно, в США, откуда была родом мама. Родители развелись, когда мне было восемь, но, как и мама, папа вовсе не питал склонности к постоянству. Он всегда радовался, когда его фирма предлагала ему новую работу в стране, которую он еще не знал. Папа был родом из Германии, и в настоящий момент он и два его чемодана (он часто повторял, что ни одному человеку не нужно вещей больше, чем может поместиться в два чемодана) жили в Цюрихе, где мы с Миа навещали его на Рождество.