Отель «У Погибшего Альпиниста» (Дело об убийстве)

— Загораете? — спросил я из вежливости. — Не сгорите. Вид у вас нездоровый.
Проявив таким образом заботу о ближнем, я, не дожидаясь ответа, пошел вниз. Хинкус топал по ступенькам следом.
— Захотелось вот выпить, — проговорил он хрипловато.
— Жарко? — спросил я, не оборачиваясь.
— Д-да… Жарковато.
— Смотрите, — сказал я. — Мартовское солнце в горах злое.
— Да ничего… Выпью вот, и ничего.
Мы спустились в холл.
— Вы бы все-таки оделись, — посоветовал я. — Вдруг там госпожа Мозес…
— Да, — сказал он. — Натурально. Совсем забыл.
Он остановился и принялся торопливо напяливать рубашку и куртку, а я прошел в буфетную, где получил от Кайсы тарелку с холодным ростбифом, хлеб и кофе. Хинкус, уже одетый и уже не такой зеленый, присоединился ко мне и потребовал чего-нибудь покрепче.
— Симонэ тоже там? — опросил я. Мне пришло в голову скоротать время за бильярдом.
— Где? — отрывисто спросил Хинкус, осторожно поднося ко рту полную рюмку.
— На крыше.
Рука у Хинкуса дрогнула, бренди потекло по пальцам. Он торопливо выпил, потянул носом воздух и, вытирая рот ладонью, сказал:
— Нет. Никого там нет.
Я с удивлением посмотрел на него. Губы у него были поджаты, он наливал себе вторую рюмку.
— Странно, — сказал я. — Мне почему-то показалось, что Симонэ тоже там, на крыше.
— А вы перекреститесь, чтобы вам не казалось, — грубо ответил ходатай по делам, выпил и налил снова.
— Что это с вами? — опросил я. Некоторое время он молча смотрел на полную рюмку.
— Так, — сказал он наконец, — неприятности. Могут быть у человека неприятности?
Было в нем что-то жалкое, и я смягчился.
— Да, конечно, — сказал я. — Извините, если я нечаянно…
Он опрокинул третью рюмку и вдруг сказал:
— Послушайте, а вы не хотите позагорать на крыше?
— Да нет, спасибо, — ответил я. — Боюсь сгореть. Кожа чувствительная.
— И никогда не загораете?
— Нет.
Он подумал, взял бутылку, навинтил колпачок.
— Воздух там хорош, — произнес он. — И вид прекрасный. Вся долина, как на ладони… Горы…
— Пойдемте сыграем на бильярде, — предложил я. — Вы играете?
Он впервые посмотрел мне прямо в лицо маленькими больными глазами.
— Нет, — оказал он. — Я уж лучше подышу воздухом.
Затем он снова отвинтил колпачок и налил себе четвертую рюмку. Я доел ростбиф, выпил кофе и собрался уходить. Хинкус тупо разглядывал свою рюмку с бренди.
— Смотрите, не свалитесь с крыши, — сказал я ему.
Он криво ухмыльнулся и ничего не ответил. Я снова поднялся на второй этаж. Стука шаров не было слышно, и я толкнулся в номер Симонэ. Никто не отозвался. Из-за дверей соседнего номера слышались неразборчивые голоса, и я постучался туда. Симонэ там тоже не было. Дю Барнстокр и Олаф, сидя за столом, играли в карты. Посередине стола высилась кучка смятых банкнот. Увидев меня, дю Барнстокр сделал широкий жест и воскликнул:
— Заходите, заходите, инспектор! Дорогой Олаф, вы, конечно, приглашаете господина инспектора.
— Да, — сказал Олаф, не отрываясь от карт. — С радостью. — И объявил пики.
Я извинился и закрыл дверь. Куда же запропастился этот хохотун? И не видно его и, что самое удивительное, не слышно. А впрочем, что мне он? Погоняю шары в одиночку. В сущности, никакой разницы нет. Даже еще лучше. Я направился к бильярдной и по дороге испытал небольшой шок. По чердачной лестнице, придерживая двумя пальцами подол длинного роскошного платья, спускалась госпожа Мозес. Увидев меня, она улыбнулась совершенно обворожительно.
— Вы тоже загорали? — ляпнул я, потерявшись.
— Загорала? Я? Что за странная мысль. — Она пересекла площадку и приблизилась ко мне. — Какие странные предположения вы высказываете, инспектор!
— Не называйте меня, пожалуйста, инспектором, — попросил я. — Мне до такой степени надоело слышать это на работе… а теперь еще от вас…
— Я о-бо-жаю полицию, — произнесла госпожа Мозес, закатывая прекрасные глаза. — Эти герои, эти смельчаки… Вы ведь смельчак не правда ли?
Как-то само собой получилось, что я предложил ей руку и повел ее в бильярдную. Рука у нее была белая, твердая и удивительно холодная.
— Сударыня, — сказал я. — Да вы совсем замерзли…
— Нисколько, инспектор, — ответила она и тут же спохватилась. — Простите, но как же мне вас называть?
— Может быть, Петер? — предложил я.
— Это было бы прелестно. У меня был друг Петер, барон фон Готтескнехт. Вы не знакомы?.. Однако тогда вам придется звать меня Ольгой. А если услышит Мозес?
— Переживет, — пробормотал я. Я искоса глядел на ее чудные плечи, на царственную шею, на гордый профиль, и меня бросало то в жар, то в холод. Ну, глупа, лихорадочно неслось у меня в голове, ну и что же? И пусть. Мало ли кто глуп!
Мы прошли через столовую и оказались в бильярдной. В бильярдной был Симонэ. Почему-то он лежал на полу в неглубокой, но широкой нише. Лицо у него было красное, волосы взлохмачены.
— Симон! — воскликнула госпожа Мозес и прижала ладони к щекам. — Что с вами?
В ответ Симон заклекотал и, упираясь руками и ногами в края ниши, полез к потолку.
— Боже мой, да вы убьетесь! — закричала госпожа Мозес.
— В самом деле, Симонэ, — сказал я с досадой. — Бросьте эти дурацкие штучки, вы сломаете себе шею.
Однако шалун и не думал убиваться и ломать себе шею. Он добрался до потолка, повисел там, все более наливаясь кровью, потом легко и мягко спрыгнул вниз и отдал нам честь. Госпожа Мозес зааплодировала.
— Вы просто чудо, Симон, — сказала она. — Как муха!
— Ну что, инспектор, — сказал Симонэ, чуть задыхаясь. — Сразимся во славу прекрасной дамы? — Он схватил кий и сделал фехтовальный выпад. — Я вас вызываю, инспектор Глебски, защищайтесь!
С этими словами он повернулся к бильярдному столу и, не целясь, с таким треском залепил восьмерку в угол через весь стол, что у меня в глазах потемнело. Однако отступать было некуда. Я угрюмо взял кий.
— Сражайтесь, господа, сражайтесь, — сказала госпожа Мозес. — Прекрасная дама оставляет залог победителю. — Она бросила на середину стола кружевной платочек. — А я вынуждена покинуть вас. — Она послала нам воздушный поцелуй и удалилась.
— Чертовски завлекательная женщина, — заявил Симонэ. — С ума можно сойти. — Он подцепил кием платочек, погрузил нос в кружева и закатил глаза. — Прелесть!.. У вас, я вижу, тоже без всякого успеха, инспектор?
— Вы бы побольше путались под ногами, — мрачно сказал к, собирая шары в треугольник. — Кто вас просил торчать здесь, в бильярдной?
— А зачем вы, голова садовая, повели ее в бильярдную? — резонно возразил Симонэ.
— Не в буфетную же мне ее вести… — огрызнулся я.
— Не умеете — не беритесь, — посоветовал Симонэ. — И поставьте шары ровнее, вы имеете дело с чемпионом… Вот так. Что играем? Лондонскую?
— Нет. Давайте что-нибудь попроще.
— Попроще так попроще, — согласился Симонэ.
Он аккуратно положил платочек на подоконник, задержался на секунду, склонив голову и заглядывая сквозь стекло куда-то вбок, потом вернулся к столу.
— Вы помните, что сделал Ганнибал с римлянами при Каннах? — спросил он.
— Давайте, давайте, — сказал я. — Начинайте.
— Сейчас я вам напомню, — пообещал Симонэ. Он элегантнейшим образом покатал кием биток, установил его, прицелился и положил шар. Потом он положил еще шар и при этом разбил пирамиду. Затем, не давая мне времени извлекать его добычу из луз, он закатил подряд еще два шара и наконец скиксовал.
— Ваше счастье, — сообщил он, меля кий. — Реабилитируйтесь.
Я пошел вокруг стола, выбирая шар полегче.
— Глядите-ка, — сказал Симонэ. Он снова стоял у окна и заглядывал куда-то вбок. — Какой-то дурак сидит на крыше… Пардон! Два дурака. Один стоит, я принял его за печную трубу. Положительно, мои лавры не дают кому-то покоя.