Рождество и красный кардинал

 
Рождественский ужин
Освальд всегда был застенчив и несколько нелюдим. Но сколько бы он в душе ни противился, похоже, придется на Рождество облачиться в единственный костюм, синий, повязать галстук и отправиться вместе с Бетти и ее матушкой в зал приемов на торжественный вечер и церемонию «Елочка, зажгись». Ему то и дело давали понять, что все его будут ждать. Так что в пять тридцать он, Бетти Китчен и матушка с тремя огромными камелиями в волосах двинулись в путь. Теплынь стояла градусов шестьдесят девять, [17] и это двадцать четвертого декабря! К их прибытию зал был уже полон, и каждый почел за долг подойти к Освальду, пожать руку и сказать «Добро пожаловать». Знакомство с новыми людьми заняло никак не меньше получаса, и Освальд невероятно обрадовался, когда увидел Роя Гриммитта в синем костюме и при галстуке, — в парадном одеянии Рой, как и Освальд, явно чувствовал себя не в своей тарелке. Около половины седьмого была произнесена молитва, и кто-то крикнул:
— Пусть мистер Кэмпбелл будет первым!
Освальду вручили тарелку и подтолкнули к длинному столу, который ломился от всяческой снеди — жареных цыплят, индеек, ветчины, запеченной говядины, свиных отбивных, клецок, овощей всех видов, сдобы и сладостей на любой вкус. На краю стола красовались две огромные пуншевые чаши с густым благоухающим яичным коктейлем. [18] На одной было написано «Веселящий», на другой — «Спокойный». Освальд помедлил немного — и все-таки остановил свой выбор на «Спокойном». Напиваться, позориться на людях и заставлять Френсис краснеть за него никак не годилось. Ведь в том, что он здесь, ее заслуга, и все наверняка об этом знают. На покрытых белыми скатертями столах сверкали лакированные ветки падуба, золотые и серебряные еловые шишки. С деревянных стен на подвесках из зеленой гофрированной бумаги свисали алые колокольчики, перемежающиеся с картинками Рождества Христова.
Освальд сидел рядом с матушкой, Бетти расположилась напротив. В самый разгар ужина пожилая дама пихнула его под ребро:
— Спросите меня, который час.
— Хорошо, — согласился Освальд. — И который же теперь час?
— Половина поцелуя. Час пробил, пора целоваться!
Старушка залилась смехом и принялась повторять эти слова раз за разом, пока Бетти не увела ее домой. Похоже, мисс Альма отведала веселящего напитка.
Неловкое движение — и добрая порция сливок с пирога из сладкого картофеля плюхнулась Освальду прямо на галстук. Именно в эту секунду поднялась со своего места Дотти Найвенс, глава Ассоциации местных жителей:
— Прежде чем мы начнем программу, пусть наш гость, впервые оказавшийся среди нас, встанет и расскажет немного о себе.
Все захлопали и с улыбкой повернулись к Освальду в ожидании речи.
Уши у Освальда сделались красные в тон колокольчикам на стенах. На помощь пришла Френсис — она заметила его смущение.
— Сидите, сидите, мистер Кэмпбелл. Сегодня вечером мистер Кэмпбелл мой гость, и я скажу о нем несколько слов. Он прибыл из далекого Чикаго, очень уж ему досаждал тамошний холодный климат, и проведет с нами зиму, а может, останется и подольше, если только мы его совсем не допечем своими сумасбродными выходками. (Все засмеялись.) Добро пожаловать в наши ряды, мистер Кэмпбелл.
Все опять захлопали, и Освальд неловко поклонился.
Сначала Дотти Найвенс прочла стихотворение «Ночь под Рождество», [19] затем перед публикой выступила какая-то шепелявая дама, потом смычком на «музыкальной пиле» был исполнен гимн «Рудольф, красноносый северный олень», [20] а гвоздем программы стало явление Санта-Клауса с большим мешком через плечо.
Санта называл детей по имени, и они один за другим подходили к нему за подарком. Освальд заметил, что, когда они возвращались на свое место за столом и разворачивали подарок, лица у них буквально расплывались от радости. Оделив каждого, Санта сказал:
— Вот и все, мальчики и девочки.
Приподнял мешок и «обнаружил», что тот еще не совсем опустел.
— Подождите минуточку, — произнес Санта. — Кто-то остался без подарка.
Он заглянул в открытку и спросил:
— А есть ли среди нас маленький мальчик по имени Освальд Т. Кэмпбелл?
Все засмеялись и показали на Освальда.
— Подойди, Освальд. — Голос Санты звучал торжественно.
Приблизившись, Освальд признал в бородаче Клода Андервуда.
— Ты хорошо себя вел? — осведомился Клод.
— Да, — подтвердил Освальд, получил подарок и вернулся на свое место.
Под конец вечера были зажжены огни на елке. Выйдя из зала, люди сбились в кучу, и Освальд оказался в самой гуще. Невольно припомнилась фотография из старой брошюры, где тридцать человек скукожились под розовым кустом. Наверное, алабамцы любят собираться толпой. В дверях на посту стоял Батч Маннич и, когда дети, образовавшие отдельную небольшую компанию, запели «О, рождественское дерево», [21] врубил электричество. Елка зажглась, и все зааплодировали.
Домой Освальд отправился вместе с Френсис и Милдред. Больше всего его поразило — не считая, конечно, обильного угощения, — что всем детям так по душе пришлись подарки. Самому ему, честно говоря, ничего из той дряни, что доводилось получать на Рождество, в жизни не нравилось. Женщины улыбнулись и объяснили, что начальником почты у них Дотти Найвенс, а уж она не пожалела труда, вскрыла все письма, адресованные Санта-Клаусу, и рассказала родителям, что просят дети. Полнеба впереди пылало красным огнем. Френсис сказала, что это отсвет костров, которые креолы зажигают вдоль берега каждое Рождество, чтобы Рождественскому Деду было не так темно и он легко нашел дорогу к домам креольских детей.
— Когда-то мы все выходили к реке полюбоваться, а теперь уж больше не ходим, — добавила Френсис.
Хотя часы показывали уже около десяти, было совсем не холодно, лунный свет серебрился на ветвях, в окнах домов мерцали огоньки, изредка подавали голос ночные птицы. Освальд испытывал какое-то незнакомое чувство — природу его он сам затруднился бы определить. Главное, он был очень рад, что пошел на ужин, — все оказалось совсем недурно.
Дома у лестницы его встретила Бетти в ночной сорочке и с кольдкремом на лице.
— Сегодня маму из пушки не разбудишь. Напилась в стельку и дрыхнет. Может, и мне даст поспать.
Поднявшись в свою комнату, Освальд развернул подарок.
Это оказался новенький экземпляр «Птиц Алабамы» в твердой обложке. Книга была надписана: «Наилучшие рождественские пожелания от жителей Затерянного Ручья».
Воплощенная мечта. А ведь он ничего не писал Санте.
* * *
На самом деле о подарке для Освальда позаботились Клод с Роем.
За несколько дней до Рождества Клод сказал приятелю:
— Жалко мне мистера Кэмпбелла.
— Почему?
— Да вот придет бедняга на причал и сидит — почту дожидается. А ему никто никогда не пишет, только чеки с пенсией приходят. За все время, что он здесь, паршивого письма не получил. Да что письма — даже рождественской открытки!
Они не знали, что Освальд не ждал ни от кого весточки и ежедневно приходил на причал только потому, что ему совершенно некуда было податься. Дом — лавка — дом, маршрут известный и неизменный. На причале он просто коротал время, наблюдал за птицами и ждал смерти.
Нелегко сознавать, что дни твои сочтены. Самое сложное — просыпаться по утрам с четким пониманием: впереди лишь мрак, со здоровьем будет только хуже. Со слов доктора Освальд предполагал, что скоро пробьет его час и он начнет слабеть день ото дня, пока не зачахнет совсем. Но вот настало 31 декабря — а он с утра кашлял куда меньше обычного. Чувствовал он себя превосходно — да еще впервые с пятнадцатилетнего возраста встретил Рождество на трезвую голову. В прошлом он никак не мог продержаться в АА больше года: наступали праздники, приходило Рождество — и он срывался. И еще одно непривычное ощущение (Освальд даже гордился собой и хотел с кем-нибудь поделиться): со дня приезда он прибавил целых пять фунтов, а щеки его теперь налились румянцем, прекрасно видным в зеркало. «Местечко в самый раз для моего организма, — решил Освальд. — Можно подумать, у меня наступило улучшение. Если не знать, что это невозможно».