Знак Истинного Пути

С Эдиком, по понятным причинам, все было совершенно по-другому, и Наташа уже представляла себе, слегка стыдясь своих мыслей, как она будет по утрам выходить из ИХ собственного дома… Не из хрущевки-распашонки, не на вонючую лестницу, а на аккуратную дорожку, выложенную кирпичом, по обеим сторонам которой растут деревья. И не будет протискиваться в маршрутку, обоняя все мыслимые и немыслимые запахи мужских и женских тел, а сможет заказывать такси, или ее будет подвозить Эдик… А сколько всего можно придумать для ребенка!
Видимо, высшие силы, подслушавшие Наташины мечты, решили поставить небольшой эксперимент и для полноты картины дали ей все и сразу, причем без всяких усилий с ее стороны. Эдика Наташа любила, и ей странно было представить себе, что она так долго жила без него – невысокого, светловолосого, невыразительного внешне человека, говорившего всегда мягко и негромко. Тимоша тоже привязался к нему, тем более что Олег последний раз виделся с мальчиком год назад и больше не изъявлял ни малейшего желания встречаться, а дядя Эдик дарил столько всего интересного! Ей не пришлось зарабатывать каторжным трудом или вылавливать вожделенного принца в мутной воде брачных контор и агентств по знакомству с иностранцами. Все было поднесено сразу и на блюдечке: дом, деньги, такси, дорожка, выложенная кирпичом. Заказывали?
И вот тут-то оказалось, что Наташа совершенно к такому не готова.
Первый раз Эдик привез ее в свой дом в конце ноября – познакомиться с мамой. К тому времени они уже встречались три месяца, но Эдик рассказывал о своей семье скупо и неохотно. Наташа знала только, что мама Эдика, Евгения Генриховна Гольц, очень состоятельная женщина, владелица сети салонов-парикмахерских под названием «Элина», и что вся семья, в которой она является полновластной главой, живет в собственном доме. «У нас коттедж, – сказал тогда Эдик. – Я думаю, он тебе понравится».
Это был не коттедж. Когда машина остановилась, пытающийся быть галантным Эдик неуклюже обежал ее и подал Наташе руку. И правильно, потому что сама она в первые секунды растерялась. Слушая рассказы Эдика о доме, она представляла себе нечто двухэтажное с красной черепичной крышей из голливудских фильмов. То самое, про которое говорят: в доме две спальни, или три спальни, или, если очень круто, то пять. Но за черной оградой, на которую мягко опускался большими хлопьями снег, светились золотом окна настоящего особняка. Подобные Наташа видела только в музеях-усадьбах. Здание не было большим, пожалуй, ненамного больше тех самых пресловутых голливудских пятиспаленных коттеджей, но во всем его облике, во всей архитектуре, в высоких стрельчатых окнах, в массивных дверях сквозило такое достоинство, словно дом стоял с выпрямленной спиной и свысока озирал соседей. Которых, впрочем, поблизости не было. Широкая ограда огибала особняк и исчезала где-то далеко в темноте.
– Наташа, ты что застыла? – услышала она удивленный голос Эдика. – Пойдем, нас давно ждут.
Наташа взяла себя в руки, стряхнула с плеч снежинки и пошла к дому по расчищенной дорожке, стараясь ступать как можно уверенней.
Когда до дома оставалось несколько шагов, двери распахнулись и на пороге появилась полная седая женщина с аккуратными завитками волос.
– Здравствуйте. Проходите, проходите, – приветливо заулыбалась она. – Наташенька, вы не замерзли?
Наташа поднялась по ступенькам и оказалась напротив хозяйки. У нее сразу отлегло от сердца. Женщина смотрела на нее очень внимательно, но дружелюбно. Ничего чрезмерного, ничего вызывающе дорогого не было в ее костюме, и Наташа с благодарностью подумала, что будущая свекровь оделась так специально, чтобы не подчеркивать разницу в материальном положении между ней самой и Наташей.
– Здравствуйте! Нет, не успела замерзнуть, – ответила Наташа радостно. – У вас такой прекрасный дом, Евгения Генриховна! Скажите, он старый?
– Он не старый, – раздался низкий голос откуда-то из глубины дома, – он в самом расцвете лет.
Наташа перевела взгляд. По коридору, нарочито неторопливо, шла невысокая полная черноволосая дама. Тонкие губы, мясистый нос. Темно-серое платье, струящееся почти до пола. На шее мрачновато поблескивало ожерелье из каких-то кроваво-красных камней. Дама дошла до двери, задержалась на секунду, оглядев Наташу, и неторопливо произнесла:
– Ольга Степановна, ты уже познакомилась с нашей гостьей?
– Да, Евгения Генриховна, – кивнула приветливая женщина. – Мне кажется, они с Эдиком замерзли.
– Тогда можешь подавать, сразу за стол сядем. Ну что ж, значит, вы – подруга моего сына, – взгляд ее темных, почти черных глаз остановился на Наташе. – А я его мама, Евгения Генриховна. Приятно познакомиться…
А спустя неделю Эдик перевез Наташу и Тимошу в особняк окончательно. Им предстояло стать частью семьи, как высокопарно выразился Игорь Сергеевич. Семьи Евгении Генриховны Гольц.
Первый шок, вызванный самим видом особняка, в котором Наташе предстояло жить, быстро прошел, зато начались неприятные открытия.
Еще до того, как разглядела обстановку дома, она обратила внимание на множество цветов, растущих на подоконниках и в огромных горшках на полу, стоящих в вазах и небрежно брошенных в большие стеклянные чаши, которые очень нравились Алле Дмитриевне. Фикусы в кадках блестели отполированными листьями, светло-зеленые деревца, похожие на можжевельник, стояли вдоль всего коридора на втором этаже, а уж в гостиной вообще росло что-то необычное, чему Наташа даже не знала названия. Зато знала цену. Как-то раз она видела подобные растения в цветочном салоне. И тогда обратила внимание, что один небольшой куст стоит ровно ее зарплату за месяц. Это ее рассмешило – подумать только, ровно зарплату.
Но в доме Евгении Генриховны ей было не смешно – против своей воли она подсчитывала, сколько приблизительно все зеленое удовольствие может стоить, и ей становилось плохо от представленной суммы. Признаться в этом Наташа не могла даже Эдику, потому что он бы ее не понял. А ведь были еще букеты, которые привозили в особняк раз в неделю. А еще – цветочные композиции, которые стояли по праздникам в каждой комнате. Евгения Генриховна любила цветы. Наташа начала тихо их ненавидеть.
Потом – шторы. На третий день ее проживания в особняке Алла Дмитриевна застала Наташу, когда та ощупывала шторы в гостиной, и недоуменно поинтересовалась, что случилось. Наташа залилась краской и что-то промямлила в ответ, потому что не могла признаться, что никогда раньше не видела такой ткани – тяжелой, плотной, бархатистой на ощупь, с нежными золотистыми разводами на зеленоватом фоне. Больше всего Наташе хотелось отрезать кусок и сшить из него юбку, но по понятным причинам сделать этого она не могла.
Садиться на безумно дорогие кресла, словно кричащие о себе «Мы дорогие!», ей было страшновато первую неделю, потом она потихонечку привыкла, но пускать Тимофея ползать по бежевому ковру, теплой ласковой волной ложащемуся под ноги, она не могла, пока ее не отчитал Эдик. А еще – ванные комнаты, туалеты, какие-то неизвестные столовые приборы, милые безделушки по всему особняку… Слишком много денег было вложено в этот дом, и результат полностью себя оправдал. Но Наташа продолжала воспринимать себя совершенно инородным телом, случайно попавшим на праздник жизни, на который она не имела никакого права.
Наташе вспомнилось, как три года назад она повезла годовалого Тимошу на Новый год к родителям (потом, кстати, твердо решила больше не возить). К Новому году отец с матерью относились не то чтобы равнодушно, но как-то… спокойно, и все Наташины восторги по поводу приближающегося праздника охлаждали напоминанием о том, как трудно им всем живется и что наступающий год ничего в ситуации не изменит. Последнее время даже искусственную елку они не ставили, не говоря уж о настоящей.
Но сейчас в доме Евгении Генриховны Гольц стояла елка. И еще какая! Привезенная откуда-то из Канады, настоящая буржуйская елка, какие бывают только в мультфильмах. Во всяком случае Наташа раньше таких не видела. Пушистая, как персидская кошка, и резко пахнущая так, как обычно пахнут только елки с мороза, а ведь Евгения Генриховна распорядилась поставить ее еще три дня назад. И Мальчик Жора пыхтел, сначала устанавливая ее, а потом выбирая украшения и развешивая их по разлапистым ветвям. Тимошка вертелся у него под ногами, всячески мешая, а потом еще и разорвал журнал Игоря Сергеевича, сидевшего в кресле и наблюдавшего за Жориными страданиями. Наташа подозревала, что Игорь Сергеевич с трудом сдерживался, чтобы не рявкнуть на Тимошку. Чтобы отвлечь сына и самой заняться делом, она стала помогать Мальчику Жоре, даже сходила в магазин и купила небьющиеся шарики. Втроем они украсили ель сверху донизу, а на верхушку водрузили огромную причудливую сосульку, синюю с перламутровым отливом, которую Наташа с Тимом присмотрели в магазине.