И снова о любви

Сколько можно спрашивать одно и то же? Меня уже достал звук ее голоса. Позже, когда я лежала в постели, она позвонила в школу и сказала директору, что у меня мононуклеоз и восемь недель меня не будет на занятиях, что это ее очень тревожит, ведь в будущем году я планирую поступать в Школу дизайна Парсонс, и мне ни в коем случае нельзя отстать.
Я не хотела отставать. Наше с Блейком будущее не отложишь. Поэтому я обрадовалась, когда мама сообщила, что все уладила. Завтра она поедет на Манхэттен и возьмет мне учебники. Учителя каждую неделю будут присылать факсом в ее школу задания для меня. А в ноябре я вернусь в Холлистер.
Она ушла. Я лежала в постели, прислушиваясь к звукам уходящего лета. Грузовик мороженщика делал последние круги по кварталу, народ запускал оставшиеся с Четвертого июля петарды. Когда нос защекотали доносившиеся с соседнего участка запахи барбекю, до меня вдруг дошло, что мононуклеоз не такая ужасная вещь. У меня больше нет лучшей подруги, Ли уехала в Калифорнию, и сидеть в кафетерии не с кем. Так что в ближайшие два месяца мне не придется обедать в туалетной кабинке.
Несколько дней спустя врач по телефону подтвердил свой диагноз. Но у Блейка мононуклеоза не было. Я заставила его сделать еще один анализ крови, чтобы убедить маму.
Он приехал ко мне через неделю, когда родители были на работе. Я удивилась, что он отправился в Бруклин в четверг после занятий.
Блейк прошел за мной наверх, устроился рядом на кровати и обнял за плечи. Мне хотелось уснуть у него под боком, но через несколько часов должна была вернуться мама.
— Я научу тебя водить машину, — сказал он.
— Права в Нью-Йорке дают с восемнадцати лет, — заметила я.
— Ари, тебе исполнится восемнадцать через четыре месяца. Сейчас ты можешь получить разрешение, а я буду тебя учить.
Я пожала плечами. Уроки вождения опасны. А вдруг я не справлюсь с управлением на скользкой дороге и Блейк ударится грудью о приборную доску? Он повернул мое лицо к себе и попытался поцеловать. Я отпрянула и зарылась лицом в подушку.
— Не надо, Блейк. Я заразная.
Он рассмеялся:
— Никакая ты не заразная.
— Очень заразная. Не хочу, чтобы ты заболел и пропустил занятия. Твой отец рассердится.
— Ну и пусть, — отозвался Блейк. — Что с того?
Что с того? Я улыбнулась в подушку. Значит, несколько недель назад я была права, решив, что настала пора нам с Блейком спать вместе. Если он не боится подцепить мононуклеоз, пропустить занятия и обмануть ожидания отца, то по-настоящему меня любит.
И все-таки я не хотела, чтобы он заразился и чувствовал себя таким же слабым и больным, как я.
— Меня нельзя целовать, Блейк, — сказала я, когда он вновь попытался это сделать. — У меня во рту микробы.
Он рассмеялся, отбросил мои волосы и поцеловал в шею. Провел по ней языком. По мне словно прошли электрические волны.
— Ну, здесь-то у тебя микробов нет?
— Нет, — прошептала я.
Даже если бы они и были, это бы его не остановило.
В следующий четверг он привез мне книги и журналы, чтобы я не сходила с ума от одиночества. И после каждый раз он приезжал с гостинцами — наборами шоколадных конфет из шикарной кондитерской в центре города.
Часами мы валялись в кровати. Он обнимал меня и целовал в шею, и порой мне хотелось, чтобы мы зашли немного дальше. Родителей дома не было, и я не стала бы возражать, хоть и болела. Если дома никого нет, а девушка не противится, многие парни считают ее легкой добычей. Но не Блейк. За это я любила его еще больше.
— Как ты себя чувствуешь? — спросил он однажды.
Он лежал рядом со мной, обняв рукой за плечи.
— Так себе, — откликнулась я. В окно забарабанил октябрьский дождь. — Все тело ломит, особенно спину. Легче, когда я лежу на животе.
— Тогда ложись на живот.
Перевернувшись, я зарылась лицом в подушку и слушала шум дождя. Он лил все сильнее, по крыше словно стучали камешки. Блейк сел сверху, принялся массировать мне спину через ночнушку, осторожно разминая пальцами кожу и ноющие мышцы. Его ноги крепко обхватывали мои бока. Мне казалось, что я вот-вот растаю.
— Так лучше? — прошептал он мне на ухо, скользнув щекой по моей щеке.
— Намного лучше, — пробормотала я, погружаясь в сон.
Блейк потрогал мой лоб, заговорил громче, и я очнулась.
— Ты вся горишь. — Он взял с тумбочки флакон тайленола и потряс его. — Пусто. У тебя есть еще таблетки, Ари?
Я поморгала и перевернулась на спину. Он в тревоге нахмурил брови.
— Не знаю, — ответила я, зевая и потягиваясь. Было приятно, что Блейк беспокоится обо мне.
Он вышел через коридор в ванную и проверил аптечку. Затем вернулся в комнату и схватил свою кожаную куртку.
— Ты куда? — спросила я, приподнимаясь в постели.
Он подошел к столу и достал из кармана бумажник.
— В аптеку за тайленолом. Тебе нужно сбить жар.
Я посмотрела в окно, увидела капли дождя на стекле и одинокое дерево на другой стороне дороги. Его темно-оранжевые и ярко-желтые листья обвисли под потоком воды.
— Тебе нельзя на улицу, Блейк. Там ливень.
Мне ужасно не хотелось его отпускать, пусть даже недалеко. Лучше бы он забрался под одеяло вместе со мной и вновь помассировал мне спину. Я выпрямилась и встала на колени на матрасе.
— Не ходи, — попросила я.
Внезапно я ощутила, что мерзну. В зеркале над комодом я увидела себя: бледная кожа, круги под глазами. В последнее время я выглядела ужасно.
— Мама вернется с работы и сбегает в аптеку.
Он покачал головой:
— Ей снова придется выходить из дому в такую погоду.
Серьезное замечание. Он заботился о моей матери больше, чем я.
Меня пробил озноб. Это особенность мононуклеоза — бросает то в жар, то в холод.
— Не хочу с тобой расставаться, — призналась я.
На его губах заиграла чувственная улыбка.
— Не хочешь со мной расставаться? — переспросил он, словно хотел услышать это еще раз.
Я кивнула, он накинул на меня покрывало, а я смотрела ему в глаза и вдыхала его аромат — от него пахло лосьоном после бритья и зубной пастой.
Он осторожно уложил меня на подушки и покрыл поцелуями лицо — лоб, щеки, рот, подбородок, переносицу.
— Отдыхай, — сказал он. — Я скоро вернусь.
Спорить я не стала, потому что мне действительно нужен был тайленол — озноб сотрясал все сильнее. Я слушала, как Блейк спускается по лестнице, заводит машину и как стучит по крыше дождь. Было так приятно, что обо мне заботятся.
Маму не впечатляли подарки Блейка. Увидев, как я поглощаю конфеты, она заявила, что я намеренно оттягиваю выздоровление. Мне необходимо пить молоко и есть мясо, чтобы восстановить силы. К моему любимому подарку — белому медведю с мягким бархатным мехом — она отнеслась с исключительным презрением. Как-то вечером, вытирая пыль с моего комода, она отшвырнула игрушку в сторону. Я как раз заполняла заявление в Парсонс.
— Блейк дарит тебе слишком дешевые вещи, — изрекла она. — Особенно если учесть, что он небедный парень.
Я усмехнулась:
— Этот мишка вовсе не из дешевых, мама. Его купили в «ФАО Шварц». К тому же я думала, что деньгами тебя не удивишь.
Туше! Отличный ход. Она закатила глаза и сменила тему, напомнив в десятый раз, что мне следует подать заявления и в другие учебные заведения.
— Разумеется, ты поступишь в Парсонс, — сказала она. — Но неплохо и подстраховаться — так, на всякий случай.
Я кивнула и снова принялась писать. Впрочем, в другие учебные заведения я все равно ничего подавать не собиралась. Какие страховки? У меня есть кое-что получше — связи!
Выздоровление после мононуклеоза тянулось целую вечность. По правде говоря, мне не очень-то хотелось выздоравливать. Хорошо было учиться дома, а по четвергам лежать в кровати в обнимку с Блейком.
Накануне Хеллоуина врач сообщил: отдохнув еще недельку, я могу приступать к обычным занятиям в школе.