Дочь снегов. Сила сильных
Этот бурно пульсирующий поток опьяненных жаждой золота людей слегка ошеломил Фрону, и толпы мятущихся чужаков на время как бы затмили родную картину и связанные с ней воспоминания. Даже давно знакомые особенности любимых мест показались ей вдруг странно чужими. Ничего как будто не изменилось, а между тем все стало новым. Здесь, по зеленой равнине, где она играла ребенком, пугаясь собственного голоса, который отражало эхо в ледниках, теперь беспрерывно проходили взад и вперед десятки тысяч людей. Они втаптывали в землю нежную зелень травы и бросали дерзкий вызов безмолвию скал. Там, впереди, шли десятки тысяч других алчущих золота людей, и по ту сторону Чилькута двигались еще и еще десятки тысяч. А позади, вдоль усеянного островками берега Аляски, вплоть до мыса Горн, спешили по волнам десятки тысяч оседлавших ветер и пар искателей счастья, стекавшихся сюда со всех концов земли. Река Дайя, как и прежде, бурно катила к морю свои воды, но девственные берега ее были осквернены грубой ногой человека. Волнующаяся цепь тянула намокшую бечеву и медленно поднимала ее вверх, таща за собою осевшие под тяжестью груза лодки. Воля человека боролась с волей реки, и люди смеялись над старой Дайей и вытаптывали ее берега, подготовляя путь для тех, кто следовал за ними.
Порог лавки был забит шумной толпой людей. Как часто Фрона перебегала через него когда-то и, прижавшись к притолке, с трепетом разглядывала незнакомую фигуру какого-нибудь случайно забредшего охотника или скупщика мехов. Там, где в прежние времена одно письмо, дожидавшееся адресата, считалось чуть ли не чудом, теперь — как она увидела, заглянув через окошко, — поднимались с пола до потолка целые груды писем. И все эти люди, толкавшиеся и шумевшие у дверей, являлись сюда за своей корреспонденцией. Перед складом у весов теснилась другая толпа. Индеец сбросил свою ношу на весы, белый владелец груза отметил вес в записной книжке, и на весы опустили следующий тюк. Весь багаж был увязан ремнями, так что носильщикам оставалось только взвалить его на спину и пуститься в тяжелый путь через Чилькут. Фрона подошла ближе. Ее заинтересовали нынешние цены за переноску груза. Она хорошо помнила, что во времена ее детства редкие золотоискатели и торговцы платили по шести сентов за фунт, что составляет сто двадцать долларов за тонну.
Новичок, груз которого взвешивали в этот момент, заглянул в свой путеводитель.
— Восемь сентов, — сказал он индейцу. В ответ раздался презрительный смех, и все индейцы закричали хором:
— Сорок сентов!
На лице новичка отразилось отчаяние, и он с тревогой стал оглядываться по сторонам. Заметив отблеск сочувствия в глазах Фроны, он тупо уставился на нее, поспешно подсчитывая в уме, сколько ему придется заплатить за переноску своего снаряжения, в три тонны весом, при цене сорок долларов за центнер.
— Две тысячи четыреста долларов за тридцать миль! — воскликнул он. — Что же мне делать?
Фрона пожала плечами.
— Соглашайтесь лучше на сорок сентов, — посоветовала она, — иначе они снимут свои ремни.
Он поблагодарил ее, но вместо того, чтобы последовать мудрому совету, начал торговаться. Один из индейцев, не долго думая, подошел к грузу и стал развязывать ремни. Новичок заколебался, но в тот момент, когда он готов был уже сдаться, носильщики подняли цену, требуя по сорок пять сентов за фунт.
По лицу бедняги расползлась жалкая улыбка, и он кивнул им в знак того, что соглашается. Но тут к группе подошел другой индеец и начал возбужденно шептаться с товарищами. Раздались крики ликования, и прежде чем новичок успел сообразить, в чем дело, индейцы поснимали свои ремни и ушли, распространяя по дороге радостную весть, что цена за переноску груза к озеру Линдерман поднялась до пятидесяти сентов.
Толпа перед лавкой вдруг заметно заволновалась. Люди возбужденно зашептались, и все глаза устремились на трех человек, спускавшихся к берегу по тропе. Эта троица с виду ничем не отличалась от прочих смертных, мужчины были плохо одеты, даже оборваны. В более культурной местности их подозрительный вид несомненно привлек бы внимание полицейского, который не колеблясь задержал бы их как бродяг.
— Француз Луи, — шептали новички, и имя это переходило из уст в уста.
— У него три заявки кряду в Эльдорадо! — объяснил Фроне ее сосед. — Цена им, по меньшей мере, десять миллионов.
Глядя на француза Луи, шедшего несколько впереди своих спутников, трудно было этому поверить. Он распрощался где-то по дороге со своей шляпой, и голова его была небрежно обвязана потертым шелковым платком. Несмотря на свое десятимиллионное состояние, он сам тащил дорожный мешок на собственных широких плечах.
— А вон тот с бородой — Билль Стремнина, тоже один из эльдорадских королей.
— Откуда вы это знаете? — недоверчиво спросила Фрона.
— Как же мне не знать! — воскликнул ее собеседник. — Знаю! Вот уж полтора месяца, как все газеты полны его портретами. Вот посмотрите! — Он развернул номер газеты. — Здорово похоже, не правда ли? Я так насмотрелся на его физиономию, что узнал бы ее в тысячной толпе.
— А кто же третий? — спросила девушка, молчаливо признавая авторитетность его сведений.
Собеседник ее поднялся на цыпочках, чтобы лучше разглядеть.
— Не знаю, — с грустью сознался он и похлопал по плечу своего соседа. — Кто этот тощий, бритый? Вон тот, в синей рубахе, с заплатой на колене?
Но в этот миг Фрона радостно вскрикнула и бросилась вперед.
— Мэт! — крикнула она, — Мэт Маккарти!
Человек с заплаткой горячо пожал ей руку, хотя по всему было видно, что он не узнает девушку: глаза его выражали полную растерянность.
— Да неужели вы забыли меня? — оживленно болтала она. — И боитесь сознаться в этом? Если бы тут не было так много народа, я расцеловала бы вас, старый медведь! Итак, Большой Медведь вернулся к своим медвежатам, — продолжала она торжественно. — А медвежата были голодные-преголодные. И Большой Медведь сказал: «А угадайте-ка, детки, что я вам принес?» Один из медвежат ответил: «ягод», другой: «рыбку», а третий: «дикобраза». Но Большой Медведь рассмеялся: «Уф, уф! Нет, нет, детки. Вкусного, большого, жирного человека!».
Маккарти слушал, и по его лицу скользили отблески воспоминаний. Когда она умолкла, глаза Мэта сощурились, и он засмеялся странным, беззвучным смехом.
— Разумеется, я вас знаю, — заявил он, — но, чтоб мне провалиться, если… Кто вы такая?
Она указала ему на лавку, напряженно следя за выражением его лица.
— Есть! — Он отступил назад и осмотрел ее с ног до головы. На лице его снова отразилось разочарование. — Нет, не может быть, я ошибся. Вы не могли жить в этой лачуге, — сказал он, указывая пальцем в сторону лавки.
Фрона энергично кивнула головой.
— Значит, это в самом деле вы? Маленькая сиротка с золотыми волосиками, которые я столько раз расчесывал и распутывал? Маленький чертенок, который бегал повсюду босиком и без штанишек?
— Да, да, — весело подтвердила она.
— Тот самый маленький бесенок, который в самый лютый мороз выкрал упряжку собак и отправился через Перевал, чтобы посмотреть, там ли конец света, потому что старый Маккарти рассказывал ей глупые сказки.
— О Мэт, милый старый Мэт! А помните, как я отправилась купаться с сивашскими девушками из индейского поселка?
— И я вытащил вас за волосы.
— И потеряли при этом один непромокаемый сапог, совсем новый!
— Как не помнить. Ну и история была! Просто срам один. А ведь за сапоги-то я выложил вашему отцу десять долларов чистоганом.
— А потом вы отправились через Перевал в глубь страны. И мы больше не слыхали о вас ни звука. Все думали, что вы погибли.
— Я как сейчас помню этот день. Вы плакали у меня на руках и ни за что не желали поцеловать на прощание своего старого Мэта. Но под конец вы все же сделали это, — воскликнул он с торжеством, — когда увидели, что я в самом деле ухожу от вас. Какая вы были тогда крохотная!
— Мне было всего восемь лет.