Альбина

С этими словами Альбина сняла с себя цепочку и надела ее на шею Максимилиана, помертвевшего от страха.
— Теперь, — прибавила Альбина, — я сказала все. Прощай, Максимилиан, не забывай ничего.
Призрак удалился.
На другой день с первым мерцанием зари Максимилиан проснулся или, лучше сказать, вышел из своего оцепенения. Он прикоснулся к своей шее и побледнел.
— Вильгельм! — закричал он. — Вильгельм!
— Что угодно вашему сиятельству? — спросил испуганный секретарь, пробудившись ото сна.
— Я хочу говорить с егермейстером Джонатаном; пошлите за ним сейчас.
— А это дело, — робко спросил секретарь, — прикажете кончить?
— Возьмите его с собою.
Граф встал с постели и проворно оделся. Когда Джонатан вошел в комнату, Максимилиан был еще бледен и страшен.
— Джонатан, — сказал он, — ты был при похоронах Альбины, видел, когда положили ее в гроб. Не обманывай меня, скажи, как она была одета?
— Она была в белом платье, — отвечал егермейстер, — и была так же прекрасна, как и при жизни.
— Заметил ли ты что-нибудь на ее шее?
— На ней была золотая цепочка. — Не эта ли? Узнаешь ли ты ее?
— Да, если бы только она не была зарыта в могилу.
Граф сделался бледнее прежнего и отпустил Джонатана.
Через четверть часа Максимилиан вместе с Альбертом оставили замок и отправились в Вену.
  
XIV
 
Солнце было уже высоко, когда Эверард проснулся. Небо было чисто, только с севера медленно выдвигалось черное облако.
— Вот символ моей судьбы! — сказал Эверард, взглянув на небо. — Я счастлив покуда, но какое-то горе грозит мне впереди. Куда мне идти? Я не хочу жить в замке, где мой отец принял меня хуже нищего; не хочу возвратиться в хижину, где я, не знаю почему, боюсь встретиться с Роземондою.
Эверард в задумчивости опустил голову. Он не плакал; тысячи мыслей, тысячи планов толпились в его уме.
— Мне остается одно, — сказал он наконец, с твердою решимостью встав со своего места, — надо соединиться с моим дядею Конрадом. Как это будет, не знаю, но Провидение не оставит меня, моя мать будет мне покровительницею; я сделаю, что могу, а судьба приведет меня к моей цели.
Не долго надо было собираться ему в дорогу; будущность составляла все его богатство; ему стоило только взять палку и пуститься в путь. Он стал на колени и с сыновнею горячностью просил покровительства своей матери. В полдень он вышел уже из любимого эппштейнского леса и очутился на большой дороге, которая вела к Майнцу. Еще раз он оглянулся назад, чтобы проститься с родными местами, и его взор упал на склон горы. В эту минуту показался у опушки леса егермейстер Джонатан; он пробирался по тропинке и вел в поводу свою маленькую лошадку, на которой сидела улыбающаяся Роземонда. Наш путешественник растерялся; он не мог двинуться с места, не мог оторвать взгляда от своих друзей. Роземонда тотчас заметила Эверарда, и на ее личике засветилась искренняя радость. Она спрыгнула со своей лошадки и подбежала к молодому человеку, протянув ему руку.
— Ах, Эверард, как давно мы не виделись с вами! Мы так беспокоились о вас. Но теперь мы опять вместе! — сказала девушка.
В это время подошел к своим детям егермейстер.
— Наконец наш путешественник возвратился! — сказал Джонатан. — Вы, Эверард, я думаю, и не знаете, что в ваше отсутствие граф Максимилиан, ваш отец, посетил замок и непременно хотел видеть вас, но, не дождавшись, опять уехал в Вену.
— Уехал? — вскричал Эверард.
— Ну да, уехал нынче утром; и, надо признаться, при отъезде не промолвил о вас ни слова.
— Уехал! — повторял Эверард. — Уехал!
— Он уехал, но зато возвратились вы, — сказала Роземонда.
Эверард взглянул на нее с каким-то смущением; она потупила взор и улыбнулась.
— И так как наш путешественник возвратился, — прибавил Джонатан, — то вы можете прогуливаться вместе, если хотите. Уже восемь дней, Роземонда, я гуляю с тобою да рассказываю тебе истории, а мое ружье отдыхает. Вы, Эверард, займете мое место и покажете Роземонде очаровательные места нашего леса; они знакомы вам больше, чем мне. Быть может, вы еще не завтракали? Так позавтракаете вместе. Роземонда запаслась всем, что нужно. Теперь я оставляю вас, мои друзья.
Егермейстер положил на плечо ружье и скрылся за деревьями. Роземонда и Эверард стояли некоторое время молча. Наконец Роземонда прервала это безмолвие.
— Теперь время завтракать, Эверард, — сказала она. — Сядемте на этой лужайке, под тенью ветвистого дуба. Во время нашего завтрака мы будем наслаждаться концертом птиц.
Эверард привязал к дереву лошадь, между тем как Роземонда положила на траву всю провизию. Во время завтрака юные друзья сначала едва могли сказать несколько слов, но потом их беседа оживилась взаимным излиянием заветных мыслей и чувств.
— После завтрака, — сказала Роземонда, — вы укажете мне любимые части этого леса, не правда ли, Эверард? Вы не соскучитесь быть моим товарищем?
— Мне соскучиться! — вскричал Эверард.
— Но вы не любите быть вместе, удаляетесь от меня, я заметила это, и мне стало так грустно.
— Вам грустно, Роземонда!
— Да. Я всегда помнила прежние дни, и мне казалось, что в этой пустыне, тихой и прекрасной, как Эдем, будет продолжаться сладкая дружба нашего детства. Я мечтала о каком-то романе вроде Павла и Виргинии, — прибавила она, вспыхнув ярким румянцем.
— Что это за роман? — спросил Эверард.
— Это прелестная книга Бернардена де Сен-Пьера. Я мечтала о каком-то счастье. Но я увидела, что все это было не более как самообольщение. Я протянула вам руку как брату, а вы встретили меня как чужую. Я уверена, что это не гордость; батюшка всегда говорит, что у вас самое благородное сердце. Отчего же происходит ваша холодность?
— О! Это не холодность, — с живостью возразил Эверард, — но, вы знаете, я дикарь, я воспитанник этих лесов, и ваше присутствие смущает меня, как явление неземного существа.
— Эверард, — снова начала Роземонда, — устраните подобные мысли; я скажу вам откровенно, в простоте моего сердца, что желаю видеть в вас друга и товарища. Мы можем быть вместе, для чего же нам разлучаться? Священное воспоминание о наших матерях освящает нашу взаимную привязанность. Я прошу вас быть моим братом. Хотите ли вы?
— Хочу ли! О, я постараюсь заслужить вашу дружбу! Я краснею от воспоминания, что встретил вас с таким страхом, с такою робостью.
— Эверард, ваши слова успокоили мое сердце. Теперь я знаю, почему вы избегали встречи со мною…
— Я даже хотел оставить навсегда замок и родную Германию, — прибавил Эверард, — если бы Провидение не послало мне вас в эту минуту.
— А теперь вы останетесь, — с радостью произнесла Роземонда. — Но что с вами? О чем вы думаете?
— Я думаю, — отвечал юноша, — что не одна робость, не одна дикость заставляли меня удалиться отсюда. Здесь был мой отец… но он уехал. Было и еще…
— Что такое? — с беспокойством спросила Роземонда.
Настало молчание. Эверард погрузился в размышления и с задумчивым видом покачал головою.
— Роземонда! Роземонда! — сказал он, — какое-то очарование влечет меня к вам, но внутренний голос говорит мне: беги! беги! Вы не понимаете меня? Но не судите обо мне, как о других; я живу особою жизнью. Видите, я говорю с вами так доверчиво. Да, но с этой доверчивостью смешивается какой-то страх; мое предчувствие говорит мне, что наша дружба доведет нас до какого-то несчастья. Лучше было бы мне удалиться отсюда, но я останусь здесь…
— Да, вы останетесь здесь, — сказала Роземонда, — и мы будем счастливы. Без вас я умерла бы от скуки, но вдвоем мы станем сообщать друг другу наши мысли и чувства, станем вместе читать, учиться. Вас, кажется, удивляют мои слова; вы считаете меня глупою девочкою, да? Но вы ошибаетесь: я знаю многое и могу понимать вас. Признаюсь, я не занималась ни латинским, ни греческим языками, как вы, и особенно не любила математики.
— Роземонда! Роземонда! А я решительно не знаю ничего, — со вздохом произнес печальный юноша.