Альбина

— Вам так кажется? — сказал Максимилиан, приняв важный и гордый тон, — это будет очень любопытно. Успокойтесь, молодой человек, я приказываю; ваш гнев скоро потухнет пред моим; не горячитесь, это будет благоразумнее. Позволь мне потолковать с твоею Дульсинеею, которая, несмотря па свое состояние, мне кажется, занимается тем же ремеслом, как и герцогиня Д…
— Боже мой! — вскричала Роземонда, упав на пол.
— Клянусь адом! — закричал Эверард, бросившись за своею шпагою, которая с вечера оставалась в углу комнаты.
Потом, обнажив свою шпагу до половины, он подошел к графу, но, остановившись в двух шагах, опустил ее в ножны.
— Вы дали мне жизнь, — сказал он, — теперь мы расплатились.
Максимилиан, со своей стороны, схватил ружье. Отец и сын вперили друг в друга сверкающие от ярости глаза.
— Я дал тебе жизнь, говоришь ты? Это ложь, я не дал тебе ничего, и ты не обязан мне ничем, презренный, Обнажи твою шпагу. Нас обоих душит гнев: нам надо освежиться чистым воздухом, идем. А, трус, ты отступаешь… Ну, так я не отступлю…
Максимилиан подошел к двери и позвал четырех слуг, которых привел вместе с собою.
— Возьмите эту девчонку, — сказал он, — и выбросьте за мои владения.
Робкие слуги не трогались с места.
— Скорее, трусы! — закричал Максимилиан, замахнувшись бичом.
Слуги хотели подойти к Роземонде, но Эверард остановил их своею шпагою.
— Граф, — сказал он, — объявляю вам, что я, Эверард фон Эппштейн, буду следовать за этой девушкой, куда она ни пойдет, волею или неволею, понимаете?
— Очень рад, — отвечал Максимилиан. — Делайте, что приказано вам, негодяи! — прибавил он, обратившись к слугам.
— Граф, — сказал Эверард, подняв свою шпагу над Роземондою, которая еще лежала без чувств, — скорее я убью ее на ваших глазах, чем позволю прикоснуться к ней, клянусь вам.
— Ну, попробуй, остра ли твоя шпага. А! Ты опять трусишь? Возьмите эту женщину, или я сам выброшу ее вон.
— Граф, — вскричал Эверард, — берегитесь, я стану защищать ее против всех.
— Даже против отца? — сказал граф, положив ружье на руку.
— Даже против палача моей матери, — закричал Эверард.
Максимилиан с бешенством схватился за курок ружья и выстрелил.
— Матушка, матушка! Сжалься над ним, — вскрикнул Эверард и упал на пол.
Граф вздрогнул; смертельный ужас выразился в его лице; ему казалось, что перед ним явились тени умерших Альбины и Конрада. В самом деле, Конрад, возвратившийся из чужбины, вошел в дом егермейстера в ту минуту, когда граф прицелился в своего сына; он схватил руку Максимилиана и спас его от нового преступления: Эверард получил только легкую рану. Через несколько минут граф опомнился и бросил дикий взор кругом себя; он был в той же комнате, но с ним остался один Конрад и более никого, только кровавое пятно, видневшееся на полу, напоминало страшную сцену.
— Где Эверард? — спросил Максимилиан дрожащим голосом.
— В другой комнате, успокойтесь, он ранен только в плечо, и то не опасно, — отвечал Конрад.
— А Роземонда?
— Она пришла в себя и теперь помогает Эверарду.
— Но кто вы? Ужели мой брат Конрад? Как вы попали сюда и что значит этот мундир французского офицера?
— Да, я был некогда Конрад фон Эппштейн, а теперь генерал французской армии. Я расскажу о себе после.
— Так это не мечта, не сон? Но она? она?
— О ком ты говоришь, Максимилиан?
— О ней; она стояла возле Эверарда и грозила мне.
— О ком ты говоришь? — повторил Конрад.
— О! Я узнал ее, — продолжал Максимилиан с каким-то ужасом, — какой суровый, неумолимый взгляд! Напрасно умолял ее Эверард; нет более пощады!
— Я не понимаю тебя, брат, — возразил Конрад. — Только что Эверард просил меня передать тебе, что он прощает тебя и будет молиться за тебя.
— К чему? — отвечал граф с глубоким унынием. — Она была здесь, повторяю тебе.
— Кто она?
— Альбина… Но пойдем отсюда, брат. Кровь требует мщения… Выйдем на свежий воздух, мне душно. Но быть может, мое дыхание так заразительно?.. На мне тяготеет проклятие…
— Не хочешь ли ты увидеть Эверарда, чтобы дать ему прощение за прощение?
— Нет, нет, я не хочу видеть никого; я не отец, я не человек, я не принадлежу уже земле, но обречен аду. Выйдем отсюда!
Максимилиан выбежал из дома Джонатана и неровными шагами пошел к замку; Конрад следовал за ним. Через несколько минут братья вошли в красную комнату, и Максимилиан запер за собою дверь.
— Теперь мы в безопасности, — сказал он, бросившись в кресло. — Я как будто пробудился от тяжкого сна, рассудок возвратился ко мне. Но прежде я бредил, или все это было на самом деле?
— К сожалению, так, — произнес Конрад.
— Но ты, ты не призрак, а?
— Моя жизнь какая-то тайна, но я еще жив, — отвечал Конрад. — Я пришел сюда, чтобы сдержать свое слово и увидеться с Эверардом и Джонатаном. Случай или, лучше, Провидение привело меня в ту минуту, когда я мог спасти тебя от преступления, и какого ужасного преступления, — сыноубийства.
— Возможно ли? Возможно ли это? — проговорил граф, как будто в бреду.
— Чтобы объяснить мое неожиданное появление, я расскажу тебе историю моей безвестной жизни. Сначала я требую от тебя честного слова сохранить мою тайну. Люди не поймут побуждений, которым я покорился в выборе своей судьбы, и могут оклеветать меня, осудить мои поступки, но я предаюсь суду одного Бога, который видит чистоту моих намерений.
Конрад равнодушно начал рассказ о своей несчастной, судьбе, но окончил его с горькими слезами. Максимилиан слушал с братским участием, его лицо мало-помалу прояснялось, он сделался спокойнее.
— Благодарю, Конрад, — сказал он, выслушав историю своего брата, — благодарю за твое братское доверие. Твой рассказ заключает в себе много удивительного, странного, но, слушая его, я вспоминал людей, которых я знаю, которые живут еще и дышат. А за несколько минут до этого я видел какие-то призраки. Конечно, я был расстроен; я говорил об Альбине, о привидениях, о мщении, не так ли?
— Да, — отвечал Конрад, с изумлением взглянув на своего брата.
— Боже мой! — снова начал Максимилиан с горькой улыбкой. — Самые сильные души имеют свои минуты слабости. Я, Максимилиан фон Эппштейн, которому удивлялись в совете наследника Цезаря, я мог верить каким-то бредням. Ты удивляешься мне, брат?
— Я жалею тебя, — отвечал Конрад, — твой гнев и потом твой страх испугали и смутили меня.
— Так, — продолжал Максимилиан, покачав головой, — я не мог подавить своего бешенства. Благодарю Бога и тебя, Конрад, что я не сделался убийцей. Но этот молодой безумец слишком разгорячил мою кровь. Он отделался только легкою раною, говорил ты? Это будет уроком ему и внушит более почтения к отцу, я надеюсь. Что касается угроз мертвой, того бреда, в котором она явилась мне, я не так молод и не так глуп, чтобы верить подобным химерам: и ты, Конрад, воин наполеоновской армии, конечно, считаешь эти привидения бреднями?
— Кто знает? — сказал Конрад с задумчивым видом.
— Как, — возразил Максимилиан, — ты веришь в мертвецов и призраков?
— Господь повелел молиться за усопших, — сказал Конрад. — Почему же и умершим не присматривать за живыми?
— Замолчи, замолчи, — прервал граф, побледнев от страха, — этого не может быть. Все связи между жизнью и смертью расторгнуты, я уверен в этом, я хочу этого. Брат, брат, пощади меня!
Граф сделался робок как дитя, он дрожал от страха, но сделал усилие над собою и продолжал решительным тоном:
— Если бы в самом деле Бог благоволил своим избранным быть хранителями живых, то удостоит ли он того осужденных? А я думаю, я знаю, Конрад, я уверен, наперекор всему, что Альбина не достойна неба; женщина, нарушившая свои священные обязанности, не может покровительствовать никому, даже своему ребенку.
— Альбина! — вскричал Конрад. — И ты осмеливаешься так говорить об этой прекрасной, благородной женщине?
— Разве ты знал ее? — спросил Максимилиан.