Анж Питу (др. перевод)

– Отец, я ведь передала вам это не для того, чтобы попугать. Совет был дан от доброго сердца.
– Ну, а ты передай ему мой совет.
– Какой?
– Чтобы его собратья поостереглись. Их здорово трясут в Национальном собрании, и там не раз уже поднимался вопрос о фаворитах и фаворитках. Это предупреждение его братцу господину Оливье де Шарни, который, как говорят, в большой милости у австриячки.
– Отец, вы опытнее нас, поступайте, как вам угодно, – промолвила Катрин.
– И правда, – проворчал Питу, исполнившись после сегодняшнего успеха самоуверенности, – чего это ваш господин Изидор лезет, куда его не просят.
Катрин то ли не расслышала, то ли сделала вид, что не слышит, и на этом тема исчерпалась.
Обедали, как обычно. Никогда еще Питу обед не казался таким долгим. Ему не терпелось показать себя в новом роскошном наряде да еще рука об руку с м-ль Катрин. Да, это воскресенье было для него великим днем, и он поклялся навсегда сохранить в памяти дату 12 июля.
Вышли они около трех. Катрин выглядела очаровательно. Она была прелестная блондинка с черными глазами, тоненькая и гибкая, словно ивы, что склонялись над родником, откуда брали воду для фермы. Сверх того она обладала той природной кокетливостью, что подчеркивает все преимущества женщины, ну, а чепец, который она, как похвасталась Питу, сшила сама, был ей чудо как к лицу.
Танцы обыкновенно начинались не раньше шести. В этом бальном зале под открытым небом с эстрадой, сколоченной из досок, играли четверо местных музыкантов, получавших два су шесть денье за контрданс. В ожидании шести часов все прогуливались по пресловутой Аллее вздохов, которую уже упоминала тетя Анжелика, или смотрели, как молодые люди из города и окрестностей играют в мяч под руководством мэтра Фароле, главного смотрителя зала для игры в мяч его высочества герцога Орлеанского. Мэтра Фароле слушались, как оракула, и все его решения по части, как отбит, как подан, куда упал мяч, принимались с благоговением, какого и заслуживали его годы и достоинства.
Питу, сам не зная почему, очень хотел остаться в Аллее вздохов, но Катрин не для того сшила элегантный чепец, так восхитивший Питу, чтобы оставаться в сени двух рядов высоких буков, образующих эту аллею.
Женщины подобны цветам, что по случайности выросли в тени; они беспрерывно тянутся в свету, им просто необходимо раскрыть свои свежие, благоуханные венчики на солнце, от жара которого они вянут и засыхают.
И только фиалки, если верить поэтам, настолько скромны, что предпочитают укрываться в тени, но зато их бесполезная красота исполнена грусти.
Катрин достаточно настойчиво тянула за руку Питу в направлении площадки, где играли в мяч. И нам придется признать, что Питу не очень сопротивлялся. Ему так же не терпелось показать свой небесно-голубой кафтан и кокетливую треуголку, как Катрин – свой чепец и сине-сизый корсаж.
Одно обстоятельство особенно радовало нашего героя и давало ему некоторое преимущество над Катрин. Поскольку Питу до сих пор никто не видел в столь роскошном наряде, то его просто не узнавали, принимая за приезжего, племянника или кузена семейства Бийо, возможно даже, претендента на руку Катрин. Однако Питу весьма старательно способствовал собственному опознанию, так что заблуждение вскорости разъяснилось. Он так усердно кивал друзьям, приподнимал шляпу перед знакомыми, что в конце концов в нарядном поселянине узнавали недостойного ученика аббата Фортье и среди гуляющих пошли перешептывания:
– Это Питу! Вы видели Анжа Питу?
Слух такой дошел и до м-ль Анжелики, но поскольку общественное мнение, ежели судить по этому слуху, приняло за ее племянника симпатичного уверенно выступающего юношу, меж тем как она привыкла к тому, что Питу косолапил и ходил при ней, втянув голову в плечи, то старая дева лишь покачала головой и изрекла:
– Ошибаетесь, это не может быть мой лоботряс-племянник.
Двое молодых людей играли в мяч. В этот день состоялось состязание между игроками из Суассона и Виллер-Котре, так что игра проходила весьма азартно. Катрин и Питу встали на уровне веревки, ограждающей площадку, почти у самого подножия откоса; Катрин сочла, что это самая удобная позиция.
Почти в тот же миг раздалась громкая команда мэтра Фароле:
– Оба! Перебегаем!
Игроки побежали – каждый к тому месту, куда упал его мяч. Один из них на бегу с улыбкой поклонился Катрин, она ответила реверансом и зарделась. А Питу почувствовал, как рука Катрин, которую он сжимал в своей, нервно вздрогнула.
Какое-то доселе неведомое ощущение, похожее на испуг, сжало сердце Питу.
– Это господин де Шарни? – спросил он, взглянув на свою спутницу.
– Да, – ответила Катрин. – Вы что, знаете его?
– Нет, не знаю, но догадался.
Да, после того, что говорила вчера Катрин, Питу было легко угадать г-на де Шарни.
Игрок, поклонившийся м-ль Бийо, был элегантный молодой дворянин лет двадцати трех – двадцати четырех, красивый, стройный, изящного вида; движения его отличались той особой ладностью, которая присуща тем, кто с колыбели получил аристократическое воспитание. Все физические упражнения, хорошо получающиеся лишь при условии, ежели ими заниматься с детства, г-н Изидор де Шарни выполнял с отменным совершенством; кроме того, он принадлежал к людям, чья одежда в точности соответствует своему назначению. Всем была известна элегантность его охотничьих костюмов; когда он по утрам упражнялся в фехтовальном зале, то мог бы послужить моделью для самого святого Георгия; наконец, костюмы для верховой езды у него были, а вернее, казались благодаря манере носить их какого-то особенного покроя.
В этот день г-н де Шарни, младший брат нашего старого знакомого графа де Шарни, причесанный с небрежностью, присущей утреннему туалету, был одет в светлые облегающие панталоны, которые позволяли вполне оценить все изящество его бедер и икр, тонких и в то же время мускулистых, и элегантные сандалии для игры, подвязанные ремешками, которые он надел на время игры, сняв туфли на красных каблуках [47] или сапоги с отворотами; жилет из белого пике облегал его грудь, словно это был корсет; наконец, на откосе стоял его слуга, держащий зеленый кафтан с золотыми галунами.
Оживление от игры на время вернуло ему все очарование и свежесть юности, которые, несмотря на свои двадцать три года, он из-за приверженности к ночным бдениям и кутежам, а также карточной игре, затягивавшейся до рассвета, уже утратил.
Ни одно из его достоинств, оцененных, вне всякого сомнения, Катрин, не ускользнуло и от Питу. Глядя на руки и ноги г-на де Шарни, он начал меньше гордиться щедростью природы, которая помогла ему одержать верх над сыном башмачника, и подумал, что природа могла бы лучше и разумнее распределить на его теле то, чем его наделила.
Действительно, из того излишнего материала, который был затрачен на ступни, руки и колени Питу, природа могла бы вылепить очень красивые ноги. Дело в том, что все у него было не на месте: где должно быть тонко, там оказалось вздутие, где полагается быть выпуклости, там было ровно.
Питу глянул себе на ноги с тем же настроением, с каким олень из басни [48] смотрел на свои.
– Что с вами, господин Питу? – поинтересовалась Катрин.
Питу ничего не ответил и только вздохнул.
Партия кончилась. Виконт де Шарни воспользовался перерывом между партиями, чтобы подойти и поздороваться с Катрин. Он приближался, а Питу видел, как кровь приливает к щекам Катрин; ее рука нервно трепетала в его руке.
Виконт кивнул Питу, а потом со снисходительной вежливостью, с какой в те времена дворяне разговаривали с горожаночками и гризетками, осведомился у Катрин о ее здоровье и пригласил на первый контрданс. Катрин приняла приглашение. Молодой дворянин улыбкой поблагодарил ее. Началась следующая партия, его позвали. Он поклонился Катрин и удалился с той же непринужденностью, с какой подошел.