Анж Питу (др. перевод)

 
«Держитесь. Я заморочил голову парижанам кокардами и обещаниями. Еще до вечера г-н де Безанваль пришлет вам подкрепление.
 
Де Флессель».
 
Громовые проклятия взметнулись с мостовой к окну, где стоял де Флессель.
Не догадываясь о причине, он почувствовал угрозу и отпрянул от стекла.
Но его уже видели, уже знали, где он, и толпа устремилась вверх по лестнице; на сей раз то был всеобщий порыв, и те, кто нес доктора Жильбера, отпустили его, увлекаемые этим приливом, вздымаемым вихрем ярости.
Жильбер тоже хотел пройти в ратушу, но не затем, чтобы мстить, а чтобы защитить де Флесселя. Он уже поднялся на первые ступеньки, как вдруг почувствовал: кто-то настойчиво тянет его назад. Он обернулся, намереваясь избавиться от этих новых знаков внимания, но увидел Бийо и Питу.
– Что там происходит? – спросил доктор, указывая в сторону улицы Тиссерандри.
– Идемте, доктор, идемте, – произнесли одновременно Бийо и Питу.
– Убийцы! – вскричал Жильбер. – Убийцы!
Дело в том, что помощник Делоне рухнул, пораженный ударом топора; разъяренный народ расправился и с жестоким, своекорыстным комендантом, притеснявшим несчастных узников, и с благородным человеком, который неустанно помогал им.
– Да, идем отсюда, – промолвил Жильбер. – Мне стыдно, что меня освободили эти люди.
– Успокойтесь, доктор, – отозвался Бийо. – Те, кто сражался там, и те, кто убивает здесь, – разные люди.
Доктор начал спускаться с лестницы, на которую он поднялся, стремясь на помощь к де Флесселю, и тут людской поток, который совсем недавно ворвался под арку, извергся из нее. Он влек с собой человека, который отбивался, пытаясь вырваться.
– В Пале-Рояль! В Пале-Рояль! – вопила толпа.
– Да, дорогие друзья, в Пале-Рояль! – вторил ей этот человек.
Толпа увлекала его к реке, словно вовсе не собиралась доставить его в Пале-Рояль, а намеревалась утопить в Сене.
– Еще один, которого собираются прикончить! – воскликнул Жильбер. – Попытаемся спасти хотя бы его.
Но только он это произнес, раздался выстрел из пистолета, и дым скрыл де Флесселя.
Жильбер, охваченный безмерным гневом, прикрыл глаза рукой; он проклинал народ, который, будучи столь велик, не нашел в себе силы сохранить чистоту и запятнал свою победу тройным убийством.
А когда он отнял руку от глаз, то увидел три головы, насаженные на пики.
To были головы де Флесселя, де Лома и Делоне.
Одна возвышалась над ступенями ратуши, вторая посреди улицы Тиссерандри, третья на набережной Пельтье.
Они образовали собой как бы вершины некоего треугольника.
– О Бальзамо, Бальзамо! – со вздохом прошептал доктор. – Неужто этот треугольник и символизирует Свободу?
И он устремился к улице Корзинщиков, увлекая за собой Бийо и Питу.
  
XX. Себастьен Жильбер
 
На углу улицы Планш-Мибре доктор увидел фиакр, остановил и сел в него.
Бийо и Питу уселись рядом с ним.
– В коллеж Людовика Великого! – крикнул Жильбер, откинулся на спинку сиденья и погрузился в глубокую задумчивость. Бийо и Питу не решились нарушить ее.
Переехав через мост Менял, фиакр покатил по улице Сите, въехал на улицу Сен-Жак и остановился у коллежа.
Париж был в крайнем возбуждении. Новость уже разнеслась по всему городу; слухи об убийствах на Гревской площади перемешивались с горделивыми рассказами о взятии Бастилии; на лицах можно было прочесть, какое разное впечатление производят такие вести на разных людей – ведь на лице высвечивается все, что происходит в душе.
Жильбер не выглянул в окно, не промолвил ни слова. Есть нечто смехотворное в народных овациях, а именно так и воспринимал Жильбер свой сегодняшний триумф.
И потом ему казалось: хоть он и пытался предотвратить кровопролитие, несколько капель пролитой крови все-таки попало на него.
У ворот коллежа доктор вышел и знаком позвал с собою Бийо.
Питу же остался сидеть в фиакре.
Себастьен все еще был в лазарете; принципал коллежа, как только ему доложили о прибытии доктора Жильбера, сам проводил его к мальчику.
Бийо при всей своей ненаблюдательности хорошо знал характер отца и сына и внимательно следил за тем, что происходило у него на глазах.
Насколько мальчик был уязвим, раздражителен и нервичен в горе, настолько спокоен и сдержан он был в радости.
Увидев отца, Себастьен залился бледностью и словно лишился дара речи. У него только слегка задрожали губы.
Потом с криком радости, похожим на крик страдания, он бросился на шею к отцу и молча обнял его.
Доктор так же молча обнял сына. А потом, выпустив из объятий, долго всматривался с улыбкой скорее печальной, чем счастливой.
Наблюдатель более опытный, чем Бийо, мог бы подумать, что мальчика и его отца связывает горе либо преступление.
С Бийо Себастьен был не так сдержан. Когда, наконец, он оказался способен видеть не только отца, появление которого полностью захватило его внимание, то подбежал к добряку фермеру, повис у него на шее и сказал:
– Вы храбрец, господин Бийо. Вы сдержали слово. Благодарю вас.
– Это было не так-то просто, господин Себастьен. Вашего батюшку крепко заперли, и пришлось кое-что сломать, прежде чем мы вытащили его.
– Себастьен, – с некоторой тревогой поинтересовался доктор, – вы здоровы?
– Да, отец, – ответил мальчик. – Хоть вы и нашли меня в лазарете.
Жильбер улыбнулся.
– Я знаю, почему вы здесь, – сказал он.
Мальчик в ответ тоже улыбнулся.
– Вы тут ни в чем не нуждаетесь? – продолжал доктор.
– Благодарю вас, нет.
– Ну что ж, мой друг, я вам даю только один совет, все тот же: трудитесь.
– Да, отец.
– Я знаю, что это слово для вас не пустой и надоедливый звук. Если бы я думал иначе, я не стал бы вам это говорить.
– Не мне, отец, отвечать вам на это, – заметил Себастьен, – а нашему превосходному наставнику господину Берардье.
Доктор повернулся к г-ну Берардье, и тот сделал знак, что хочет сказать ему несколько слов.
– Подождите немножко, Себастьен, – сказал доктор сыну и подошел к принципалу.
– Сударь, – спросил Себастьен у фермера, – а не случилось ли какого-нибудь несчастья с Питу? Он ведь был с вами.
– Он сидит в фиакре у ворот.
– Отец, – попросил Себастьен, – позвольте господину Бийо привести сюда Питу, я был бы рад повидаться с ним.
Жильбер кивнул, и Бийо вышел.
– Что вы мне хотели сказать? – осведомился Жильбер у принципала.
– Только то, что этому мальчику надо советовать не трудиться, а побольше развлекаться.
– Простите, господин аббат, не понимаю.
– Себастьен – прекрасный молодой человек, и все любят его, как сына или как брата, но… – Аббат замолчал.
– Продолжайте, – попросил Жильбер.
– …но если не принять мер, то его убьет…
– Что? – прервал аббата Жильбер.
– …труд, который вы так настойчиво ему рекомендуете.
– Труд?
– Да, сударь, труд. Если бы вы видели его за партой… Он сидит, скрестив руки, сосредоточенно уставясь в словарь.
– Трудится или мечтает?
– В том-то и дело, сударь, что трудится: ищет точное выражение, древний оборот, греческую или латинскую форму. И так он может проводить часы напролет. Да вот взгляните, даже сейчас…
И действительно, хотя не прошло и пяти минут, как отец отошел от Себастьена, а Бийо вообще расстался с ним буквально несколько секунд назад, мальчик впал в задумчивость, напоминающую экстаз.
– И часто с ним такое? – с тревогой спросил Жильбер.
– Я мог бы сказать сударь, что это обычное его состояние. Видите, он опять трудится.
– Вы правы, господин аббат, – согласился Жильбер. – И теперь, когда увидите, что он вот так трудится, постарайтесь его отвлечь.
– Мне будет очень жаль это делать, потому что так он обдумывает сочинения, которые когда-нибудь прославят коллеж Людовика Великого. Говорю вам, через три года этот мальчик получит все премии на конкурсах.