Анж Питу (др. перевод)

– Но как же Бастилия, сударь?
– Бастилия! Закроем двери, и те, кто ее брал, окажутся в тюрьме, вот и все.
В кучке молчаливых слушателей раздались смешки. Но королева продолжала:
– Берегитесь, принц, теперь вы меня слишком уж успокоили.
С этими словами королева задумчиво оперлась подбородком о ладонь и повернулась к г-же де Полиньяк, которая, печальная и бледная, казалось, была погружена в свои мысли.
Графиня прислушивалась ко всем этим разговорам с явным страхом и улыбнулась лишь тогда, когда королева остановила на ней свой взор, но и тогда улыбка ее выглядела бледной и бесцветной, словно увядший цветок.
– Ну, что вы скажете на это, графиня? – осведомилась королева.
– Увы, ничего, – ответила графиня.
– Ничего?
– Да, ничего.
И она с невыразимым унынием покачала головой.
– Ну и трусиха же вы, Диана, – шепнула ей на ухо королева.
Затем она громко поинтересовалась:
– А где же наша неустрашимая госпожа де Шарни? Было бы неплохо, если бы она немного нас успокоила.
– Графиня ушла, ее позвали к королю, – сообщила г-жа де Мизери.
– Ах, к королю, – рассеянно повторила Мария Антуанетта.
Только теперь она заметила, что в комнате воцарилось странное молчание.
Неслыханные, невероятные события, отзвуки которых докатились до Версаля, заставили сжаться даже самые стойкие сердца, причем, скорее, не от страха, а от изумления.
Королева поняла, что нужно как-то рассеять охватившее всех уныние.
– Неужели никто не может дать мне совет? – спросила она. – Ладно, я сама себе его дам.
Придворные подошли поближе.
– Народ не испытывает злобы, – проговорила она, – он просто запутался. Он нас ненавидит, поскольку не знает, следовательно, нужно к нему приблизиться.
– Но лишь затем, чтобы его наказать, – раздался чей-то голос. – Он не верит своим хозяевам, а это – преступление.
Королева обернулась на голос и узнала г-на де Безанваля.
– А, это вы, господин барон, – сказала она. – Не хотите ли вы дать мне добрый совет?
– Он уже дан, государыня, – поклонившись, ответил Безанваль.
– Да будет так, – согласилась королева. – Король накажет, но как любящий отец.
– Кого люблю, того и бью, – заметил барон.
Затем, повернувшись к г-ну де Ламбеску, он спросил:
– Вы согласны со мною, принц? Народ дошел до убийств…
– Которые он, увы, называет возмездием, – тихо добавил чей-то нежный и ясный голос, услышав который королева обернулась.
– Вы правы, и в этом-то и заключается его ошибка, моя милая Ламбаль. Так будем же снисходительны.
– Однако, – так же сдержанно продолжала принцесса, – прежде чем задаваться вопросом, нужно ли его наказывать, следует спросить себя, можно ли его победить.
Отовсюду послышались возгласы протеста против правды, высказанной благородной дамой.
– Победить? А на что же швейцарцы? – воскликнул один.
– А немцы? – вторил ему другой.
– А королевская гвардия? – не унимался третий.
– Армия и дворянство уже вызывают недоверие! – вскричал какой-то молодой человек в мундире лейтенанта гусарского полка Бершени. – Чем мы заслужили подобное бесчестие? Подумайте сами, государыня: король, если пожелает, может завтра поставить в строй сорок тысяч человек, бросить их на Париж и уничтожить его. Согласитесь: сорок тысяч верных солдат стоят полумиллиона взбунтовавшихся парижан.
Высказавшийся подобным образом молодой человек мог, безусловно, привести еще массу столь же неотразимых доводов, однако, увидев устремленный на него взгляд королевы, осекся: он говорил, стоя в группе офицеров, и рвение завело его слишком далеко, нежели позволяли приличия и его ранг.
Итак, он замолк, устыдившись произведенного его словами действия.
Однако было уже поздно: королева услышала брошенную им фразу.
– Вам известно положение, сударь? – доброжелательно спросила она.
– Да, ваше величество, – зардевшись, ответил молодой офицер, – я был на Елисейских полях.
– Тогда говорите, сударь, не стесняйтесь.
Покрасневший молодой человек вышел из группки и приблизился к королеве.
Одновременно принц де Ламбеск и г-н де Безанваль несколько попятились, словно считали ниже своего достоинства присутствовать при этом разговоре.
Королева не обратила или сделала вид, что не обратила внимания на их ретираду.
– Значит, сударь, вы утверждаете, что у короля есть сорок тысяч солдат? – спросила она.
– Да, ваше величество.
– Вокруг Парижа?
– В Сен-Дени, Сен-Манде, на Монмартре и в Гренеле.
– Ну-ка, расскажите подробнее, сударь! – воскликнула королева.
– Государыня, господа де Ламбеск и де Безанваль расскажут вам все куда лучше, чем я.
– Нет, сударь, продолжайте. Мне хочется услышать все подробности от вас. Под чьим командованием находятся эти сорок тысяч?
– Прежде всего под командованием господ де Безанваля и де Ламбеска и, кроме того, принца Конде, господина де Нарбон-Фритцлара и господина де Салькенгейма.
– Это так, принц? – спросила королева, повернувшись к г-ну де Ламбеску.
– Да, ваше величество, – с поклоном ответил принц.
– На Монмартре, – продолжал молодой человек, – располагается вся артиллерия, часов за шесть все его окрестности можно обратить в пепел. Пусть Монмартр даст сигнал, открыв огонь, пусть Венсен ему ответит, пусть десять тысяч человек займут Елисейские поля, десять тысяч других – заставу Анфер, еще десять тысяч – улицу Сен-Мартен и еще десять тысяч – Бастилию, пусть Париж услышит ружейный огонь в четырех главных пунктах – и тогда ему не устоять и суток.
– Наконец-то хоть один человек говорит откровенно, наконец мы услышали четкий план. Что вы о нем скажете, господин де Ламбеск?
– Скажу, – с презрением отозвался принц, – что этот гусарский лейтенант – уже законченный генерал.
– По крайней мере, – парировала королева, увидев, что молодой офицер побледнел от гнева, – по крайней мере это солдат, который не предается отчаянию.
– Благодарю, государыня, – с поклоном проговорил молодой человек. – Я не знаю, каково будет решение его величества, но прошу верить, что я буду в числе тех, кто готов отдать за него свою жизнь, и то же самое готовы сделать сорок тысяч солдат, не говоря уже о военачальниках.
Произнеся последние слова, молодой человек учтиво поклонился принцу, который почувствовал себя чуть ли не оскорбленным.
Подобная учтивость поразила королеву даже сильнее, чем предшествовавшее ей изъявление преданности.
– Как ваше имя? – полюбопытствовала она у молодого офицера.
– Барон де Шарни, – поклонившись, ответил тот.
– Де Шарни! – невольно покраснев, воскликнула королева. – Так вы – родственник графа де Шарни?
– Я его брат, ваше величество.
И молодой человек отвесил еще более изящный и низкий поклон.
– Мне следовало бы, – овладев собою и обведя собравшихся уверенным взглядом, сказала королева, – мне следовало бы при первых же ваших словах узнать одного из своих самых преданных слуг. Благодарю вас, барон. Но почему я сегодня вижу вас при дворе впервые?
– Государыня, мой старший брат, заменивший мне отца, велел мне оставаться в полку, и за семь лет, что я имею честь служить в королевской армии, я побывал в Версале лишь дважды.
Королева внимательно всмотрелась в лицо молодого человека.
– Вы похожи на брата, – заметила она. – Я выговорю ему за то, что он вынудил вас самого представиться ко двору.
И королева повернулась к своей подруге графине, которую даже эта сцена не заставила повернуть голову.
Но остальные собравшиеся вели себя иначе. Офицеры, возбужденные тем, как королева отнеслась к молодому человеку, принялись наперебой выражать свой восторг королевскому дому, в каждой кучке слышались героические возгласы, судя по которым любой восклицавший был в силах усмирить хоть всю Францию.
Такие настроения отвечали тайным мыслям Марии Антуанетты.
Ей всегда казалось, что лучше бороться, чем подчиниться, умереть, чем сдаться. И с первыми же вестями из Парижа она решила изо всех сил сопротивляться этому мятежному духу, который угрожал поглотить все привилегии, существовавшие во французском обществе.