Анж Питу (др. перевод)

Внезапно Жильбер увидел, что по набережной Пельтье быстро приближается покрытый пылью всадник; толпа покорно и с почтением расступалась перед ним.
Добрые и услужливые люди с улыбкою повторяли:
– Королевский офицер! Королевский офицер!
Навстречу офицеру неслись выкрики: «Да здравствует король!», женщины похлопывали белого от пены коня.
Офицер добрался до кареты в тот миг, когда лакей затворил за королем дверцу.
– А, это вы, Шарни! – воскликнул Людовик XVI.
Потом вполголоса добавил:
– Ну, как там дела?
И – совсем тихо:
– Как королева?
– Очень обеспокоена, ваше величество, – ответил офицер, чуть ли не просовывая голову в карету.
– Вы возвращаетесь в Версаль?
– Да.
– Ну, так успокойте наших друзей, все прошло как нельзя лучше.
Шарни поклонился и, подняв голову, увидел г-на де Лафайета, делавшего ему дружеские знаки.
Шарни подъехал, и Лафайет протянул ему руку, но толпа оттеснила королевского офицера вместе с лошадью на набережную, где благодаря неусыпным заботам национальных гвардейцев люди были выстроены шпалерами для проезда короля.
Король велел ехать шагом вплоть до площади Людовика XV, где к нему присоединилась нетерпеливо поджидавшая его охрана. Нетерпение овладело всеми до такой степени, что с этого момента лошади побежали – и чем дальше, тем резвее.
Жильбер, стоя на балконе, понял причину появления этого всадника, хотя и не знал, кто это. Он догадался, какую тревогу должна была испытывать королева, тем более что уже часа три в Версаль невозможно было послать гонца без того, чтобы он, пробираясь через толпу, не вызвал подозрений или не выдал неуверенность двора.
Но он догадался лишь о малой части того, что произошло в Версале.
Мы сейчас вернемся туда вместе с читателем, не заставляя его при этом делать слишком глубокий исторический экскурс.
Последний гонец от короля прибыл в Версаль в три часа.
Жильбер нашел возможность отправить его в тот миг, когда король, пройдя под шпагами, скрылся, живой и невредимый, в ратуше.
Рядом с королевой находилась графиня де Шарни, только что вставшая с постели, где из-за серьезного недомогания пролежала со вчерашнего дня.
Она была еще очень бледна и с трудом поднимала глаза, тяжелый взгляд которых, казалось, сам опускался вниз под гнетом не то печали, не то стыда.
Завидя ее, королева улыбнулась той привычной улыбкой, которая, по мнению приближенных, навсегда отпечатана на губах у принцев и королей.
Затем, все еще охваченная радостью при мысли о том, что Людовик XVI находится в безопасности, она сообщила всем, кто был поблизости:
– Еще одна приятная новость. Вот бы так прошел весь день!
– О, государыня, – ответил один из придворных, – вы напрасно волнуетесь: парижане прекрасно понимают, какая на них лежит ответственность.
– А вы, ваше величество, – вмешался другой, не столь безмятежно настроенный придворный, – уверены в достоверности этих сведений?
– О да, – ответила королева, – пославший их отвечает за короля головой, к тому же я считаю его другом.
– Ну, если он друг, – поклонившись, отозвался придворный, – тогда другое дело.
Стоявшая несколько в отдалении г-жа де Ламбаль приблизилась и осведомилась у Марии Антуанетты:
– Речь идет о новом королевском враче, не так ли?
– Да, о Жильбере, – беззаботно ответила королева, не подумав о том, что наносит тем самым находящейся рядом женщине сокрушительный удар.
– Жильбер? – вскричала Андреа так, словно в сердце ее укусила гадюка. – Жильбер – друг вашего величества?
Андреа повернулась, глаза ее пылали, кулаки сжимались от стыда и гнева, взглядом, да и всем своим видом она сурово обвиняла королеву.
– Но ведь… – смущенно начала Мария Антуанетта.
– Ах, государыня, государыня! – с горьким упреком прошептала Андреа.
Этот непонятный для остальных обмен фразами проходил при всеобщем гробовом молчании.
Внезапно среди тишины в соседней комнате послышались чьи-то легкие шаги.
– Господин де Шарни, – вполголоса проговорила королева, как бы советуя Андреа взять себя в руки.
Шарни все видел и слышал, но вот только ничего не понял.
Он заметил бледность Андреа и смущение Марии Антуанетты.
Расспрашивать королеву ему не пристало, но у него было полное право задать вопрос собственной жене.
Он подошел к ней и тоном дружеского любопытства осведомился:
– Что с вами, сударыня?
Андреа сделала над собою усилие и ответила:
– Ничего, граф.
Шарни повернулся к королеве, которая, несмотря на всю свою привычку к двусмысленным положениям, в десятый раз безуспешно пыталась изобразить на лице подобие улыбки.
– Вы, кажется, сомневаетесь в преданности господина Жильбера? – осведомился он у Андреа. – У вас есть причины подозревать его в вероломстве?
Андреа промолчала.
– Ну, отвечайте же, сударыня, отвечайте, – настаивал Шарни.
Поскольку Андреа продолжала молчать, он сказал:
– Да отвечайте же, сударыня! Ваша деликатность просто преступна, ведь речь, быть может, идет о спасении наших государей.
– Не понимаю, сударь, зачем вы это все говорите, – выдавила наконец Андреа.
– Но вы же сами сказали, сударыня, я слышал… Да вот принцесса подтвердит. – И Шарни поклонился г-же де Ламбаль. – Вы сказали, даже выкрикнули: «Этот человек? Этот человек – ваш друг?»
– Верно, вы так и сказали, милочка, – со свойственным ей простодушием подтвердила принцесса де Ламбаль. И, подойдя к Андреа, проговорила: – Если вам что-то известно, скажите; господин де Шарни прав.
– Умоляю, ваша светлость, оставьте меня, – сказала Андреа так тихо, что ее расслышала только принцесса. Та отошла.
– Господи, ничего особенного не произошло, – вмешалась королева, поняв, что не вмешаться и теперь значило поступиться дружбой с Андреа. – Графиня просто выразила свое опасение, к тому же смутное, она сомневалась, что революционер из Америки, друг господина де Лафайета может быть и нашим другом.
– Да, смутное, – машинально повторила Андреа, – очень смутное.
– Опасение, подобное тем, что высказывали до нее и эти господа, – продолжала Мария Антуанетта.
И она указала взглядом на придворных, из-за чьих сомнений и завязался весь этот разговор.
Но все это не убедило Шарни. Возникшее при его появлении замешательство указывало на то, что тут кроется какая-то тайна.
Он продолжал настаивать:
– И все равно, сударыня, мне кажется, что ваш долг – не просто высказывать смутные опасения, но и как-то их обосновывать.
– Что такое? – с металлом в голосе удивилась королева. – Вы опять за свое, сударь?
– Ваше величество!
– Простите, но я же вижу, что вы продолжаете расспрашивать графиню.
– Простите, государыня, – смешался Шарни, – это только из…
– Самолюбия, не так ли? Ах, господин де Шарни, – добавила королева с сарказмом, источник которого был графу предельно ясен, – признайтесь откровенно: вы ревнуете.
– Ревную? – залившись краской, вскричал граф. – Но кого? Я спрашиваю ваше величество – кого?
– Собственную жену, очевидно, – едко ответила королева.
– Ваше величество!.. – пролепетал Шарни, окончательно сбитый с толку таким вызовом.
– Это вполне естественно, – сухо добавила Мария Антуанетта, – графиня, вне всякого сомнения, того стоит.
Шарни бросил на королеву взгляд, предупреждая, что это уже слишком.
Однако с его стороны это был напрасный труд, ненужная предосторожность. Когда эта раненая львица чувствовала укус жгучей боли, ее уже ничто не могло остановить.
– Да, я понимаю, что вы ревнуете, господин де Шарни, ревнуете и тревожитесь – это обычное состояние человека, который любит, а значит, бдит.
– Ваше величество! – повторил Шарни.
– Я тоже, – продолжала королева, – испытываю те же чувства, что и вы: ревную и тревожусь. – Слово «ревную» королева произнесла с нажимом. – Король в Париже, и жизнь моя кончилась.
– Но, ваше величество, – возразил Шарни, который никак не мог взять в толк, отчего разразилась вся эта буря и почему на его голову сыплется все больше громов и молний, – вы же получили известия о короле, они добрые и должны поэтому вас успокоить.