Бог располагает!

Вдруг за его спиной раздался грубый хохот, заставивший его обернуться.
Смеялся ломовой извозчик, которому протягивала какую-то бумагу женщина, крестьянка судя по всему.
— Э, кумушка, — говорил возница, — вы женщина красивая, черт меня подери, и глазки у вас вон какие большие! Да только наше правительство позабыло научить меня читать. Если кому нужно, чтоб я ему ответил, мне не писать надобно, а сказать.
Крестьянка произнесла несколько слов, но на языке, ему незнакомом.
— Если хотите, чтобы вас понимали, то и говорить надо на христианском наречии, — буркнул возница. — А вашей тарабарщины я в толк не возьму.
И он хлестнул своих лошадей.
Женщина с нетерпением махнула рукой; казалось, она совсем пала духом.
Лотарио удалось расслышать то, что она сказала. Он приблизился к ней и произнес по-немецки:
— Что вам нужно, добрая женщина?
Крестьянка радостно встрепенулась:
— Как, сударь? Вы из Германии?
— Да.
— Хвала Создателю! Тогда не соблаговолите ли вы указать мне, где этот дом?
И она протянула свою бумагу Лотарио. Он прочел: «Сиреневая улица, номер 3».
— Сиреневая улица, номер три, — повторил он, удивленный и очарованный таким совпадением. — Это здесь. Стало быть, вы направляетесь к господину Самуилу Гельбу?
— Да.
— И я тоже.
— В таком случае будьте добры, проводите меня.
В эту минуту она, наконец, посмотрела на него. Казалось, его лицо ее поразило. Удивленный ее пристальным любопытным взглядом, он в свою очередь вгляделся в ее черты, но не нашел в них ничего знакомого.
На вид этой немке было года тридцать четыре, от силы тридцать пять. Она была хороша спокойной и суровой красотой деревенской женщины. Ее бездонные черные глаза, густые волосы цвета воронова крыла и речь, в которой сквозил некий оттенок торжественности, наконец, сама ее манера держаться, отмеченная какой-то непреклонной гордостью, — все это, тем не менее, нисколько не противоречило ее простому наряду — грубой коричневой накидке в голубую полоску.
Оба направились к воротам дома Самуила; она разглядывала Лотарио, он же скорее всего и думать забыл о ней, восхищенный возможностью войти в этот дом и тем, что сами обстоятельства вынуждают его быть смелым.
Шагая рядом, она заговорила с ним, быть может, затем, чтобы заставить и его разговориться:
— Французы, они все от роду насмешники. Этот извозчик насмехался надо мной за то, что сам же не умеет читать. Обычно, когда мне случалось бывать в Париже, меня сопровождал один славный парень из наших краев, он немного говорил по-французски. Но в этом году Господь призвал его к себе. А я все равно и года не могу прожить, чтобы не приехать сюда. Долг, который меня сюда призывает, слишком свят, и я не могу им пренебречь, что бы ни случилось. Ну вот я и здесь. Но вы и представить себе не можете, сударь, сколько невзгод и обид я претерпела, пока добралась. Странно все-таки, как эти люди могут не знать немецкого языка. Да еще все как один смеются, стоит мне заговорить!
Лотарио был слишком взволнован, чтобы ей ответить или хотя бы понять, о чем она говорит. В душе у него звучал иной голос.
Они приблизились к калитке.
Лотарио позвонил, весь дрожа. Каждый удар колокольчика отзывался в его сердце.
Та же старуха, что накануне встретилась Лотарио, подошла, чтобы им открыть.
Отступив в сторону, Лотарио пропустил немку вперед себя.
— Фрейлейн Фредерика у себя? — осведомилась та по-немецки.
— Да, она дома, — отвечала старуха на том же языке.
— Как ее здоровье?
— Превосходно.
— Благодарение Богу! — воскликнула крестьянка с радостью и облегчением. — Моя добрая госпожа Трихтер, скажите ей, сделайте милость, что та, которая всегда приходит по весне, просит позволения повидать ее.
— О, конечно, я вас узнала, — кивнула старуха. — Входите же в дом. И вы входите, сударь.
Госпожа Трихтер подумала, что Лотарио явился вместе с крестьянкой.
Она провела обоих в гостиную, а сама поднялась наверх, чтобы сообщить об их визите Фредерике.
Имя г-жи Трихтер, должно быть, напомнило нашим читателем того грандиозного выпивоху, который в первой части этой истории так внезапно умер у них на глазах в ту минуту, когда подавал прошение Наполеону. Но читатели, вероятно, забыли о том, что прежде чем принести своего дражайшего лиса в жертву собственным великим эгоистическим замыслам, Самуил поинтересовался у самого Трихтера, согласился ли бы тот отдать жизнь, чтобы обеспечить своей матери кусок хлеба. Трихтер утверждал, что умер бы с радостью, лишь бы ей было на что жить. Поэтому, отправив приятеля к праотцам, Самуил посчитал себя должником его родительницы. Он увез ее из Страсбурга и приставил к Фредерике, для которой эта добросердечная и достойная женщина стала более чем служанкой — почти матерью.
Вошла Фредерика.
Лотарио пришлось опереться о спинку кресла, так бурно заколотилось его сердце.
Фредерика же бросилась к посетительнице и горячо сжала ее руки.
— Садитесь же, моя дорогая, моя добрая сударыня!
И она пододвинула ей кресло. Но крестьянка не села.
— Постойте, — сказала она, — дайте сперва поглядеть на вас, налюбоваться всласть. Все такая же… нет, еще красивей, еще веселей, а стало быть, по-прежнему чиста. Благодарение Творцу! Слава тебе, Боже! Я пришла издалека, но такая отрада стоит всех тягот пути.
Только теперь заметив Лотарио, Фредерика слегка покраснела.
— Этот господин с вами, матушка? — спросила она.
— Нет, — отвечала крестьянка. — Я встретила его по дороге сюда. Мы незнакомы.
Тут немного покраснел и Лотарио.
— Мадемуазель, — пролепетал он, — я прибыл к господину Самуилу Гельбу по поручению господина графа фон Эбербаха.
— Графа фон Эбербаха! — вскричала незнакомка.
— Мой друг уехал вот уж добрых полчаса назад, — сказала Фредерика.
— Граф фон Эбербах? — снова вмешалась крестьянка с необычайной живостью, глядя на Лотарио в упор. — Вы упомянули графа фон Эбербаха?
— Вне всякого сомнения, — улыбнулся Лотарио, не понимая, почему это имя ввергло немку в такое возбуждение.
— Так он в Париже? — спросила она.
— Да, он только что назначен сюда послом Пруссии.
— И как он себя чувствует?
— Благодарение Богу, мой дорогой дядюшка в добром здравии.
— Ваш дядюшка? Так вы Лотарио?.. О, прошу прощения… господин Лотарио?
— Вы меня знаете?
— Знаю ли я вас! — вскричала незнакомка.
— Откуда вы? Из Берлина? Из Вены?
— Я… Да какая разница? Вам нет нужды меня знать. Довольно того, что я знаю вас. И ее тоже.
И она окинула его и Фредерику одним взглядом:
— Что ж, дети мои! Бедная женщина, что сейчас говорит с вами, счастлива видеть вас обоих с такими красивыми, невинными лицами, она не устанет благодарить Провидение за то, что в тот малый срок, который ей суждено провести в Париже, ей было дано увидеть вас перед собой вот так, вместе, чтобы полюбоваться вами и вас благословить.
Молодые люди, смущенные ее странным поведением, попробовали было переглянуться, но тотчас оба потупились.
— Но мне представляется, что я никогда прежде не встречал вас, сударыня, — пробормотал Лотарио, только чтобы сказать хоть что-нибудь.
— Вам так представляется?
— О сударь, не спрашивайте ее, — ласково произнесла Фредерика. — Она таинственна, как запертая дверь. И нет такого ключа, что помог бы раскрыть ее секреты. Она мне клялась своей бессмертной душой, что мы с нею даже не родня, но каждый год она проделывает двести или триста льё, чтобы повидать меня всего на несколько минут. Она приходит в отсутствие моего опекуна, упорно избегая встреч с ним, спрашивает, здорова ли я, счастлива ли, — и удаляется.
— Она говорит с вами, только если вы одна? — спросил Лотарио.
— Ну да, одна, — сказала Фредерика.
— Мне пора уходить, — горестно вздохнул Лотарио.
— Нет, нет, — с живостью возразила незнакомка. — Вы — это совсем другое дело, вам можно остаться. Я не скажу ей ничего такого, что вам нельзя было бы услышать. Вы не такие уж чужие друг другу.