Завещание господина де Шовелена

— Так делай это быстрее, Бонбонн, делай быстрее!
— А вот теперь вы просто теряете рассудительность. Я потратил полчаса, чтобы прочитать вам этот акт; нужен, по крайней мере, час, чтобы переписать его.
— Ах, если бы ты знал, как я спешу! Знаешь что, диктуй мне, я все напишу своей рукой.
— Никоим образом, сударь, никоим образом, у вас глаза уже совсем покраснели; стоит вам еще несколько минут поработать — вы схватите лихорадку, не говоря о мигрени, которая вот-вот у вас начнется.
— А чем мне занять этот час, необходимый тебе?
— Прогуляться, подышать свежим воздухом на лужайке вместе с госпожой маркизой; а я пока очиню свои перья — и берегись бумага! Ручаюсь вам, что я один успею сделать больше, чем три прокурорских писца.
Маркиз подчинился не без сопротивления: на душе у него все еще было тяжело, волнение не проходило.
— Успокойтесь, — сказал ему Бонбонн, — вы боитесь, что у вас не будет времени подписать? Час, говорю я вам; черт возьми! Господин маркиз, да проживете же вы еще шестьдесят одну минуту!
— Ты прав, — ответил маркиз.
Он спустился вниз; маркиза ждала его. Видя, что он более спокоен и лицо его повеселело, она спросила:
— Что же, хорошо ли вы поработали, сударь?
— О да, маркиза, да; этой работой, надеюсь, вы и ваши сыновья будете довольны.
— Тем лучше! Дайте мне вашу руку; прогуляемся; оранжереи открыты; не хотите ли посетить их?
— Все что вам угодно, маркиза, все.
— И вы будете хорошо спать после этой прогулки. Если бы вы знали, как рады ваши камердинеры тому, что застелили вашу парадную кровать!
— Маркиза, я буду спать, как мне уже десять лет не случалось; одна только мысль об этом заставляет меня вздрагивать от удовольствия.
— Вы действительно думаете, что не будете слишком скучать с нами?
— Нет, маркиза, не думаю.
— И что вы привыкнете к нашим деревенским жителям?
— Да, без труда. И если король — возможно, я был с ним немного груб, в чем раскаиваюсь, — если король забудет меня, то хорошо сделает.
— Король? Ах, сударь, — нежно сказала маркиза, — вы только что вздохнули, говоря о его величестве.
— Я люблю короля, маркиза, но поверьте…
Он не договорил. Слова его были прерваны щелканьем бича и звоном бубенцов.
— Что это? — сказал он.
— Курьер, которому отворяют ворота, — отвечала маркиза, — он от вас?
— Нет.
— Курьер, которому все кланяются, которого впускают в цветник, может прибыть только от… от короля! — прошептала, бледнея, маркиза.
— По повелению короля! — громко крикнул курьер.
— Короля!!
И г-н де Шовелен поспешил навстречу курьеру, а тот уже передал дворецкому привезенное письмо.
— Увы, письмо от короля! — тихо сказала маркиза отцу Делару: его, как и других, привлекло шумное появление этого послания.
Маркиз угостил курьера вином из серебряного кубка — честь, оправданная почтением, что питает любой дворянин к королевскому сану, даже в том случае, когда честь эту оказывают слуге. Он распечатал письмо; оно содержало следующие строки, написанные собственной рукою монарха:
«Мой друг, прошли едва сутки, как Вы уехали, а мне кажется, что я не видел Вас уже месяцы. Старые люди, любящие друг друга, не должны разлучаться. Будет ли у них время снова встретиться ? Я в смертельной печали. Я нуждаюсь в Вас; приезжайте! Не лишайте меня друга под тем предлогом, что Вы хотели защитить мою корону. Наоборот, это самый верный способ напасть на нее, и, пока вы будете защищать ее своим присутствием, я буду чувствовать ее более прочной чем когда-либо. Жду Вас завтра к утреннему выходу; это будет знаком счастливого дня.
Благосклонный к Вам Людовик».
— Король вызывает меня, — сказал г-н де Шовелен в сильном волнении. — Мне надо ехать немедленно, он не может без меня обойтись. Заложить карету!
— О! Так скоро? — сказала маркиза. — После стольких прекрасных обещаний!
— Вы вскоре получите от меня известия, сударыня.
— Господин маркиз, копия готова! — на бегу кричал издали Бонбонн.
— Хорошо, хорошо!
— Осталось только прочесть и подписать.
— Мне некогда, потом.
— Потом? Но вспомните, что вы только что говорили.
— Знаю, знаю.
— Вы говорили: «Никаких отсрочек».
— Король не может ждать.
— Но вы забываете о ваших детях, о судьбе вашей семьи.
— Я ни о чем не забываю, Бонбонн, но я должен уехать, и я уезжаю. Мои дети, будущее моей семьи — ах, Бонбонн, считайте, что оно полностью обеспечено.
— Подпись, всего только подпись!
— Видишь ли, мой старый друг, — сказал сияющий радостью маркиз, — я настолько полон решимости довести до конца это дело, что если умру, не успев подписать, то клянусь тебе вернуться сюда с того света — а это далеко, — специально чтобы поставить свою подпись. Теперь ты спокоен; прощай.
И, поспешно обняв детей и жену, забыв обо всем, кроме короля и двора, он устремился, помолодевший на двадцать лет, в свою карету, увозившую его в Париж.
Маркиза и все эти люди, еще недавно такие счастливые, остались у ворот, мрачные, покинутые, онемевшие от отчаяния.
 
IX. ВЕНЕРА И ПСИХЕЯ
На следующий день после отправления письма в Гробуа первые слова Людовика XV были о маркизе де Шовелене; его же искал и первый взгляд короля.
Маркиз приехал ночью и присутствовал при малом утреннем выходе короля.
— Отлично, — сказал Людовик XV, — вот и вы, маркиз; Боже мой, каким долгим было ваше отсутствие!
— Государь, оно было первым и будет последним; если я теперь вас покину, то навсегда. Но ваше величество слишком добры, находя мое отсутствие долгим. Я находился вдали от вас всего сутки.
— Вы так думаете, дорогой друг? Значит, виновато это чертово предсказание — оно звучит у меня в ушах, как голос рога; поэтому, не видя вас на вашем обычном месте, я вообразил, что вы умерли, а раз вы умерли, то, понимаете?..
— Прекрасно понимаю, государь.
— Но довольно об этом. Вы здесь, и это главное. Правда, графиня на нас немного злится: на вас — поскольку вы сказали ей то, что сказали, а на меня — поскольку я снова позвал вас после такого оскорбления. Но пусть вас ничуть не заботит ее дурное настроение; время все улаживает, а король ему поможет.
— Благодарю, государь.
— Ну, и что вы сделали за время вашей ссылки?
— Вообразите, государь, я чуть не раскаялся в грехах.
— Я понимаю, вы начинаете раскаиваться в том, что пели «Семь смертных грехов».
— О, если бы я только пел их!
— Мой кузен де Конти не далее как вчера с восхищением говорил мне об этом.
— Государь, я был тогда молод, и экспромты казались мне легкими. Я был там, в Л'Иль-Адане, наедине с семью очаровательными женщинами. Господин принц де Конти охотился; я оставался в замке и услаждал их… стихами. Ах, это было прекрасное время, государь!
— Маркиз, вы принимаете меня за вашего духовника, и это ваше покаяние?
— Мой духовник… ах да! Ваше величество правы: я именно на сегодняшнее утро назначил свидание монаху-камальдулыгу из Гробуа.
— О! Бедняга, какой случай просветиться он упустил! Вы бы все ему сказали, Шовелен?
— Решительно все, государь.
— Тогда исповедь была бы долгой.
— Ах, Боже мой! Государь, помимо моих собственных грехов на моей совести столько грехов других людей, и особенно…
— Моих, не так ли? Ну, от необходимости сознаваться в них, Шовелен, я вас освобождаю; человек исповедуется только сам.
— Однако, государь, грех превратился в странную эпидемию при дворе. Я только что приехал, а мне уже говорили про одно странное приключение.
— Приключение, Шовелен! И на чей же счет относят это приключение?
— А на чей счет относят все удачные приключения, государь?
— Черт возьми! Должно быть, на мой.
— Или насчет…
— Или на счет графини Дюбарри, не так ли?
— Вы угадали, государь.
— Как! Графиня Дюбарри согрешила?.. Черт побери! Расскажите-ка мне об этом, Шовелен.