Сан-Феличе. Книга первая

Находились люди, уверявшие, будто они поднимали с земли мертвые тела и обнаруживали в ранах кинжал; но еще больше было тех, кто признавался, что, увидев валяющийся труп, спешили убежать и поэтому не потрудились проверить, оставлен ли в ране кинжал, а тем более убедиться, есть ли на нем, как на кинжале немецкой святой Феме, знак, указывающий, чья рука им воспользовалась.
Наконец, распространялась и третья версия, быть может не самая достоверная, хотя она и казалась самой правдоподобной. Говорили, будто шайка злодеев, сообщество, столь характерное для Неаполя, где галеры не что иное, как место отдыха преступников, орудовала в собственных интересах и оставалась безнаказанной, сумев внушить властям заблуждение, будто она действует в угоду королеве и мстит за нее.
Какая бы версия ни соответствовала истине или хотя бы приближалась к ней, в тот же вечер 22 сентября, пока фейерверки взвивались на площади Кастелло, на Меркателло и площади Пинье, а толпа, подобная реке между крутыми берегами, с шумом двигалась под бесчисленными огнями иллюминации по единственной артерии, пересекавшей Неаполь из конца в конец, то есть по улице Толедо; пока во дворце английского посольства хозяева и гости мало-помалу успокаивались от тревоги, вызванной появлением французского посла и проклятием, которое он бросил им в лицо, небольшая деревянная дверца, что выходила на самый безлюдный отрезок дороги, подымавшейся на Позиллипо, между утесом Фризе и ресторацией Скьява, — небольшая дверца, повторяем, отворилась, и из нее вышел человек, закутанный в просторный плащ, которым он прикрывал нижнюю часть лица, в то время как верхняя часть его терялась в тени широкополой шляпы, надвинутой по самые глаза.
Тщательно заперев за собою дверь, незнакомец зашагал по узкой тропинке, вьющейся по склону и круто спускающейся к морю в направлении дворца королевы Джованны. Но вместо того чтобы вести ко дворцу, тропинка поворачивала к отвесной скале, возвышающейся над обрывом глубиной в десять-двенадцать футов. Правда, в тот день на скале лежала доска; другой ее конец опирался на край одного из окон первого этажа дворца, образуя таким образом подобие моста, воспользоваться которым почти столь же трудно, как пройти по острию меча, — условие, необходимое, чтобы достичь порога Магометова рая. Между тем, каким бы узким и шатким ни был мостик, человек в плаще ступил на него с беззаботностью, говорившей о том, что путь этот ему хорошо знаком. Однако в тот миг, когда он уже был готов шагнуть на подоконник, некто, прятавшийся во дворце, преградил ему путь, приставив к его груди пистолет. Но пришелец был, по-видимому, готов к такому препятствию, ибо отнюдь не встревожился и совершенно спокойно сделал остановившему его масонский знак и прошептал полслова, а тот, досказав слово до конца, посторонился, что позволило человеку в плаще спрыгнуть с подоконника вовнутрь. Спустившись, вновь прибывший хотел было заменить товарища на посту у окна, как, по-видимому, было у них заведено, чтобы ждать следующего, подобно тому как на верху лестницы королевской усыпальницы в Сен-Дени умерший король Франции ждет своего наследника.
— Не надо, — сказал ему товарищ, — мы все в сборе, недостает только Веласко, а он придет не раньше полуночи.
Тут оба совместными усилиями притянули к себе доску, что служила временным мостом между скалой и развалинами, прислонили ее к стене и, лишив непосвященных какой-либо возможности добраться до них, скрылись в глубине здания, где было темнее, чем снаружи.
Однако для этих двоих все здесь было, по-видимому, знакомо, поскольку они уверенно направились по крытому проходу, куда через щели в потолке проникало немного света, и вышли к лестнице без перил, но достаточно широкой, чтобы безопасно подниматься по ней.
Лестница вела в зал, выходивший окнами на море; около одного из окон виднелась человеческая фигура — ее можно было заметить лишь изнутри помещения, в то время как снаружи ничего не было видно.
На шум шагов это подобие призрака обернулось:
— Все ли в сборе?
— Все, — ответили два голоса.
— Значит, — продолжала тень, — нам остается только ждать посланца из Рима.
— Он запаздывает, и я вообще сомневаюсь, что ему удастся сдержать слово, во всяком случае, этой ночью, — сказал человек в плаще, бросив взгляд на волны, уже вспенивавшиеся под первыми порывами сирокко.
— Да, море начинает сердиться, — возразила тень, — но если речь идет действительно о том, кого обещал нам прислать Этторе, он не остановится из-за такого пустяка.
— Из-за пустяка! Что ты, Габриэле! Задул южный ветер, и через час к морю не подступишься. Это говорит тебе племянник адмирала
— Не по морю, так по суше, но он все-таки появится; если не в лодке, так доберется вплавь, не вплавь, так на воздушном шаре, — возразил молодой, свежий и сильный голос. — Я его знаю, я видел его в деле. Раз он сказал генералу Шампионне: «Приду!» — значит, так и будет, пусть даже придется пройти сквозь адское пламя.
— К тому же время еще не истекло, ведь встреча назначена от одиннадцати до полуночи, — согласился человек в плаще и вынул из кармана часы с репетиром, — а пока, смотрите, нет и одиннадцати.
— В таком случае мне, как младшему, надлежит стать на вахту у окна, — сказал тот, кто назвал себя племянником адмирала и по этой причине должен был разбираться в погоде, — а вы, люди зрелые и умные, приступайте к совещанию Идите в зал, а я останусь здесь и, как только замечу огонек на лодке, сообщу вам об этом.
— Нам нечего совещаться, надо только обменяться некоторыми сведениями. Николино, хоть и сумасшедший, дает нам хороший совет.
— Если меня действительно считают сумасшедшим, то здесь четверо еще более безрассудны, чем я; это те, кто, зная, что я сумасшедший, все же приняли меня в заговор, ибо, друзья мои, хоть вы называете себя philomati  12 и объясняете свои сборища научными интересами, вы просто-напросто франкмасоны, члены запрещенной в Обеих Сицилиях секты, и замышляете низвержение его величества короля Фердинанда и провозглашение Партенопейской республики, а это называется государственной изменой и влечет за собою смертную казнь. Мы с моим другом Этторе Карафа плюем на смерть, потому что нам, как патрициям, всего лишь отрубят голову, а это не замарает наших гербов. Зато вы, Мантонне и Скипани, и Чирилло, сейчас ждущий вас там, внизу, — люди отважные, ученые, великодушные, мужественные, люди, во сто раз лучше нас, но, к несчастью, всего лишь плебеи, будете просто-напросто вздернуты на виселицу. Ну и посмеюсь же я, друзья, когда, с комфортом расположившись в окошке mannaia  13, увижу, как вы дрыгаетесь на веревках, если только illustrissimo signore  14 Паскуале Де Симоне не лишит меня этого развлечения по приказу ее величества королевы… Ступайте, совещайтесь и, когда понадобится совершить что-нибудь невозможное, то есть нечто такое, что может сделать только сумасшедший, вспомните обо мне.
Те, к кому были обращены эти слова, были, по-видимому, точно такого же мнения, как и тот, кто произнес их, ибо, одновременно и смеясь, и пожимая плечами, они предоставили Николино стеречь у окна, а сами спустились по винтовой лестнице; на ступени ее падали слабые блики от лампы, освещавшей низкий подвал, выдолбленный в скале ниже уровня моря и, по-видимому, предназначенный зодчим герцога Медины для благородной цели хранения лучших испанских и португальских вин.
В этом подвале — раз уж, не считаясь с поэтичностью и серьезностью нашего повествования, мы вынуждены называть вещи их именами — сидел, облокотившись на каменный стол, задумчивый, сосредоточенный человек; плащ его был откинут назад, лампа освещала его лицо, бледное и исхудавшее от бессонных ночей; перед ним находились перья, чернила и несколько листов бумаги, а под рукою — пара пистолетов и кинжал.