Сильвандир

Задетый за живое, Роже отвечал, что родители заблуждаются, что он вовсе не любит Констанс, что он даже и не помышлял о женитьбе и теперь у него только одно желание — всячески угождать своему наставнику, аббату Дюбю-куа; что же касается высказанного матушкой опасения, будто он может избрать предметом своей любви особу слишком знатного происхождения, то страхи эти совершенно напрасны: он твердо решил навсегда остаться холостяком. Бедный мальчик и не подозревал тогда, что самая большая опасность, с какой он столкнется в жизни, будет, возможно, связана с многоженством, а оно грозит смертью через повешение!
В запирательстве шевалье было столько печальной гордости, что родители с уважением отнеслись к его лжи. В конце концов отец пожал сыну руку, а мать обняла его, и — в согласии с выраженным им желанием — юношу отправили к его наставнику, который заставил беднягу читать и переводить вместо книги о любви Энея и Дидоны главу о презрении к богатству. Злополучный Роже был вдвойне несчастен — и как влюбленный и как школяр. Как влюбленному ему пришлось иметь дело не с Констанс, а с ее отцом, а как школяру — не с Вергилием, а с Сенекой.
Как только шевалье ушел к себе, барон облачился в парадное платье и отправился в Безри с визитом, о котором он письмом предварил своих соседей. Виконт и виконтесса держали себя весьма натянуто, они объясняли свою озабоченность тем, что готовят дочь к отъезду в монастырь. Барон попросил разрешения повидать мадемуазель де Безри, и отказать ему в этом было невозможно. Констанс вошла с такими распухшими и покрасневшими глазами, что г-н д'Ангилем понял: на сей раз это не просто досужие разговоры, девочка и в самом деле уезжает. Он весьма учтиво заговорил о непростительном сумасбродстве своего сына, объясняя неприличное его поведение неопытностью и легкомыслием, присущими молодости; под конец он прибавил, что бедный малый горько раскаивается и просит своих соседей, а главное, юную свою соседку забыть обо всем, что произошло за последние три дня; при этих словах Констанс побледнела как полотно и, чувствуя, что к горлу у нее подступают рыдания, поспешно вышла из гостиной.
Теперь барону были совершенно ясны чувства девочки: она всей душой полюбила его сына. Взор его проник в самую глубину девического сердца наследницы рода де Безри; но оставалось еще понять настроение ее родителей. Это оказалось делом нетрудным: сам виконт завел разговор о некоем графе де Круазе, жившем со своими родителями в Лоше и располагавшем тремястами луидоров годового дохода. Оказывается, уже давно существовал некий план, выработанный обоими семействами, и виконт де Безри даже прибавил, что он придает столь большое значение всему происшедшему именно потому, что все происшедшее может стать препятствием для осуществления прежних планов этого дворянина.
Барон сразу же почувствовал нанесенный ему исподтишка удар; как мы уже говорили, он был опытный фехтовальщик и ответил прямым ударом, заявив, что единственная цель его визита — оправдать сына, но что визит этот, само собой разумеется, будет последним. Напрасно его просили не проявлять излишней обидчивости, он упорствовал; попытались было принести ему извинения, но он поднялся с места, сказав, что наследник рода д'Ангилемов стоит наследника рода де Круазе и что если не считать небольшой разницы в имущественном состоянии, то, по его разумению, представитель рода д'Ангилемов стоит также всех представителей рода де Безри на земле.
Столь преувеличенное мнение о значимости рода д'Ангилемов наверняка привело бы к серьезной стычке между двумя достопочтенными дворянами, так как оба они были весьма щепетильны в вопросах чести, но тут г-жа де Безри, подобно новой сабинянке, бросилась между ними. Барон и виконт удовольствовались тем, что весьма холодно и с достоинством поклонились друг другу и расстались, вконец рассорившись. В тот же вечер, как и было сказано, Констанс уехала в монастырь, расположенный в Шиноне.
Шевалье Роже Танкред с большим нетерпением ожидал возвращения барона; он глубоко почитал отца и очень надеялся, что тот сумеет вновь скрепить нить старинной дружбы, которая связывала оба семейства, а теперь грозила оборваться. Однако шевалье уповал на это совершенно напрасно: по возвращении у барона было еще более суровое выражение лица, чем при отъезде; юноша понял, что дело обстоит из рук вон плохо; он сослался на то, будто ему надо зубрить латынь, и заперся у себя в комнате, сказав, что намерен прилежно заниматься, а на самом деле для того, чтобы без помехи вздыхать и сетовать на судьбу.
Все мы в свое время пережили первые волнения первой любви; всем нам знакома вдруг возникающая боль, неотделимая от той поры, когда мы учимся быть мужчинами. Все мы старились на несколько лет за какой-нибудь час. И с бедным шевалье происходило теперь то же самое, что и со всеми нами.
Роже снова провел всю ночь, меря шагами комнату; едва рассвело, он, желая заглушить душевную боль телесной усталостью, взял ружье, забросил его за спину, отвязал Кастора и отправился на охоту.
Однако охота была всего лишь предлогом, который придумал для себя бедный юноша. Отнюдь не погоня за быстрым зайцем увлекала его так далеко, не полет стаи куропаток заставлял преодолевать горы и долы — словом, безо всякой видимой причины; сам не заметив, как это произошло, наш охотник прошел пешком четыре или пять льё и оказался в заказнике для кроликов, расположенном в пятистах шагах от Безри; заказник находился возле проселочной дороги, что вела из замка в Лош. И вот по воле судьбы — впрочем, в том не было ничего необычайного — случилось так, что виконт де Безри, который, видимо, тоже решил, в свою очередь, развлечься, ибо его терзали отцовские тревоги, подобно тому как Роже терзали любовные заботы, — повторяю, случилось так, что виконт де Безри вышел из замка, намереваясь подстрелить кролика, и на повороте тропинки оба охотника столкнулись нос к носу.
Заметив друг друга, они невольно попятились. Роже ужасно захотелось повернуться и удрать; но он инстинктивно почувствовал, что совершит величайшую глупость, и решил, что коль скоро его захватили врасплох, то уж лучше идти напролом; к тому же он находился посреди кроличьего заказника и мог с таким же успехом подстерегать кролика, как и преследовать мадемуазель Констанс де Безри.
Итак, оба охотника удивились, виконт де Безри нахмурил брови, а шевалье уперся прикладом ружья в землю и снял каскетку. Первым нарушил молчание отец Констанс.
— Это опять вы, шевалье Роже Танкред! — с досадой произнес он.
— Господин виконт, я попал сюда случайно, — отвечал юноша, — моя собака устремилась в погоню за раненым зайцем, я последовал за нею и, сам не знаю как, очутился в этом кроличьем заказнике.
— А почему ваша собака оказалась в окрестностях Безри? — осведомился виконт.
— Почему моя собака оказалась в окрестностях Безри? Да я ведь раз двадцать встречал ваших собак в Пентаде, а Пентад, смею думать, принадлежит д'Ангилемам; кстати, сдается мне, уже давно было условлено, что все мы имеем право охотиться на землях соседей.
Слова эти были произнесены с твердостью, которую виконт не ожидал встретить в пятнадцатилетнем мальчугане; но Роже был сильно раздосадован неприятной встречей, и ему хотелось хоть на ком-нибудь выместить свою досаду. А так как тут не было никого, кроме отца Констанс, то он и вымещал ее на нем. Окажись на месте виконта простой егерь, Роже бы его поколотил.
— Без сомнения, — продолжал виконт, несколько удивленный этим доводом, показывавшим, что шевалье не так-то легко привести в замешательство, — без сомнения, давно уже было условлено, что охотничьи угодья у всех у нас будут общие. Однако после того, что произошло между нами, многое переменилось, не так ли, молодой человек?
— Многое переменилось, сударь, с вашей стороны, но не с нашей, — возразил Роже, — вы господин в своих владениях и можете запретить охотиться здесь всякому, если вам заблагорассудится; я же полагаю, милостивый государь, что могу сказать от имени моего отца: вы всегда будете желанным гостем на наших землях… Сюда, Кастор, сюда!