Соратники Иегу

Все эти эдикты — они уже не назывались буллами с тех пор, как их стала диктовать светская власть, — были подписаны в Авиньоне.
Филипп Красивый стал самым богатым из французских королей; он обладал неисчерпаемой казной: то был его папа. Он купил папу и пользовался им вовсю, бросал его под пресс, и подобно тому, как из-под пресса текут вино и сидр, из папы текло золото.
Папство, в лице Бонифация VIII получившее пощечину от Колонны, теперь в лице Климента V отказалось от господства над вселенной.
Мы уже рассказали о том, как кровавый король и золотой папа пришли к власти. Всем известно, как они ушли из мира.
Жак де Моле с высоты костра призвал их обоих на суд Божий в течение года. То yEpov otрvлла, — некогда сказал Аристофан («Умирающие, убеленные сединой, обладают духом сивиллы»).
Климент V ушел первым; он увидел во сне, что его дворец объят пламенем.
«С той поры, — пишет Балюз, — он стал тосковать и протянул недолго».
Семь месяцев спустя пришел черед Филиппа. Одни уверяют, что он умер на охоте, поверженный на землю кабаном. Эту версию принимает и Данте, говоря:
Там узрят, как над Сеной жизнь скудна,
С тех пор как стал подделыциком металла
Тот, кто умрет от шкуры кабана… note 3
Но Гийом из Нанжи сообщает, что смерть короля-фальшивомонетчика носила совсем иной, таинственный характер.
«Филиппа подтачивал недуг, неведомый врачам, — говорит он, — и король угас, к немалому удивлению всего света, меж тем как ни его пульс, ни моча не выдавали причину грозившего смертью недуга».
Король беспорядочный и суматошный, Людовик X, по прозвищу Сварливый, взошел на престол после своего отца Филиппа Красивого, папа Иоанн XXII — после Климента V.
В те годы Авиньон стал воистину вторым Римом. Иоанн XXII и Климент VI освятили царившую там роскошь. Велико было там нравственное разложение: в Авиньоне воцарились разврат и изнеженность. Вместо башен, снесенных легатом замка святого Ангела, Эрнандес де Эреди, великий магистр Иерусалимского ордена иоаннитов, опоясал город стенами. Авиньон наводнили распутные монахи, которые превратили священные обители в притоны роскоши и разврата, и красавицы-куртизанки, похищавшие бриллианты из тиары и украшавшие ими свои браслеты и ожерелья. Наконец, туда долетало эхо Воклюза — звучали страстные и мелодичные песни Петрарки.
Так продолжалось до воцарения Карла V, короля мудрого и благочестивого, который решил положить конец этому позорищу, и послал маршала де Бусико, повелев ему изгнать из Авиньона антипапу Бенедикта XIII. Но последний, при виде армии французского короля, вспомнил, что, прежде чем стать папой под именем Бенедикта XIII, он был военным и именовался Пьером де Люна. В течение пяти месяцев он защищался, самолично наводя на врага с высоты башен своего замка боевые орудия, куда более смертоносные, чем его папские анафемы. Наконец он вынужден был бежать из города потайным ходом, став причиной разрушения сотни домов и смерти четырех тысяч авиньонцев. Он направил стопы в Испанию, где король Арагонский предоставил ему убежище. Там, всякое утро, стоя на башне меж двух священников, представлявших собой его коллегию, он посылал миру благословения, не принося ему пользы, и отлучал от Церкви своих врагов, не принося им вреда. Чувствуя приближение смерти и опасаясь, что раскол умрет вместе с ним, он возвел двух своих викариев в сан кардинала, поставив условием, что после его кончины один изберет другого папой. Избрание совершилось. Новый папа день-другой возглавлял раскол при поддержке избравшего его кардинала. Но затем оба они вошли в сношение с Римом, принесли публичное покаяние и вернулись в лоно святой Церкви: один в сане архиепископа Севильского, другой в сане архиепископа Толедского.
С этого времени вплоть до 1790 года, потеряв своих пап, вдовствующий Авиньон управлялся легатами и вице-легатами. В течение семидесяти лет в его стенах пребывали папы; их было семь. В Авиньоне имелось семь госпиталей, семь братств кающихся, семь мужских монастырей, семь женских, семь церковных приходов и семь кладбищ.
Тому, кто знает историю Авиньона, известно, что в те времена там по существу было (да и поныне так) два различных города: город священников, то есть римский, и город коммерсантов, то есть французский.
В городе священников находятся папский дворец, добрая сотня церквей и бесчисленные колокольни, с которых всегда может грянуть набат, возвещая о пожаре или оплакивая убиенных.
В городе коммерсантов протекает Рона, живут рабочие шелковых мануфактур и перекрещиваются торговые пути — с севера на юг и с запада на восток, от Лиона до Марселя и от Нима до Турина.
Французская половина всегда была проклятым городом, жаждавшим иметь короля, стремившимся обрести гражданские свободы; городом, содрогавшимся от сознания того, что является подневольной землей, подвластной духовенству.
Это было не то духовенство, благочестивое, терпимое, неукоснительно соблюдающее свой долг, всегда готовое проявить милосердие, не то духовенство, которое, живя в миру, утешает и наставляет его, чуждое мирским радостям и страстям, — это было духовенство, зараженное интригами, честолюбием и алчностью; то были придворные аббаты, соперничавшие с аббатами римской церкви, бездельники, франты, наглецы, законодатели моды и самодержцы салонов. Они целовали ручки дамам и почитали для себя честью становиться их чичисбеями, а свои руки давали целовать простолюдинкам и брали их себе в любовницы, этим оказывая им высокую честь.
Хотите взглянуть на такого? Возьмем хотя бы аббата Мори, надменного, как герцог, наглого, как лакей; у этого сына сапожника были более аристократические замашки, чем у сына вельможи.
Вполне понятно, что обе эти категории населения были представителями двух различных партий: одни были приверженцами ереси, другие — ортодоксии; одни стояли за Францию, другие — за Рим; одни были за абсолютную монархию, другие, настроенные прогрессивно, добивались конституции. Конечно, наличие этих двух партий не обеспечивало мира и безопасности древнему папскому городу. И вполне естественно, что, когда в Париже разразилась революция, ознаменовавшаяся взятием Бастилии, обе эти партии, еще не утратившие пыл религиозных войн эпохи Людовика XIV, оказались вовлеченными в борьбу.
Мы назвали Авиньон городом священников; назовем его также городом ненависти. Нигде не учат ей так хорошо, как в монастырях. Дети, которые в других местах лишены дурных страстей, появлялись здесь на свет с сердцем, переполненным ненавистью, передававшейся от отца к сыну на протяжении восьмисот лет; прожив жизнь, исполненную вражды, они в свою очередь завещали собственным детям это дьявольское наследие.
И вот когда во Франции прозвучал клич к свободе, французский город восстал, охваченный радостью и надеждой. Наконец-то пробил для него час заявить во всеуслышание о своем несогласии с решением юной несовершеннолетней королевы, которая, дабы искупить свои грехи, уступила папе город, провинцию и полмиллиона душ в придачу. По какому праву эти души были проданы in aeter-num  note 4 самому суровому и требовательному из всех властелинов — римскому первосвященнику?
Франция собиралась сплотиться на Марсовом поле в братских объятиях праздника Федерации. Но разве Авиньон не был частью Франции? Избрали депутатов; они явились к папскому легату и почтительно попросили его удалиться, предложив покинуть город в течение двадцати четырех часов.
Ночью паписты повесили на столбе чучело с трехцветной кокардой.
Люди управляют течением Роны, отводят по каналам воды Дюранс, перегораживают дамбами бурные потоки, которые в период таяния снегов обрушиваются водными лавинами с вершин горы Ванту. Но даже Всевышний не попытался остановить грозный людской поток, в неудержимом порыве устремившийся вниз по крутому склону авиньонских улиц.