Дикие карты (сборник)

— Знаете ли вы, известны ли какие-либо такие имена мистеру Герштейну?
Одно и то же!
— Нет.
— Как вы полагаете, могут ли такие имена быть известны доктору Тахиону?
Это мы уже проходили. Я лишь подтверждал то, что им уже было известно.
— Он лечил многих людей, пораженных вирусом. Полагаю, ему должны быть известны их имена. Но мне он ни разу их не называл.
— Знает ли миссис ван Ренссэйлер о существовании других тузов?
Я покачал, было, головой, но меня вдруг осенило, и я проблеял:
— Нет. Она лично — не знает.
Вельде неумолимо продолжал.
— А мистер Холмс… — начал он, но Никсон почуял какой-то подвох в том, как я ответил, и попросил у Вельде разрешения задать вопрос. Никсон явно был не дурак. Его внимательное молодое лицо, похожее на мордочку бурундука, повернулось в мою сторону, и глаза поверх микрофона впились в меня.
— Могу я попросить свидетеля пояснить свое высказывание?
Ужас парализовал меня. Я сделал еще глоток воды и попытался придумать, как выпутаться. Ничего не придумывалось. Я попросил Никсона повторить вопрос, что и было сделано. Ответ вырвался у меня прежде, чем он закончил.
— Миссис ван Ренссэйлер поглотила разум доктора Тахиона. Она должна знать все имена, которые знает он.
Что было странно, так это то, что они до сих пор не пронюхали о Блайз с Тахионом. Нужно было, чтобы деревенский олух из Дакоты пришел и все им разжевал.
Пожалуй, лучше было просто взять пистолет и пристрелить ее. Чтобы меньше мучилась.
Когда я закончил давать показания, председатель Вуд поблагодарил меня. Если председатель КРААД говорит тебе спасибо, это значит, что у них нет к тебе никаких претензий и другие могут спокойно общаться с тобой, не опасаясь стать парией. И ты можешь рассчитывать найти себе работу на территории Соединенных Штатов Америки.
Я вышел из зала заседаний с адвокатом с одной стороны и Ким с другой. В глаза друзьям я не смотрел. Еще через час я летел на самолете обратно в Калифорнию.
Дом на Саммит-драйв был завален букетами от друзей, которых я успел завести в киношном бизнесе. Со всех концов страны приходили поздравительные телеграммы с восхвалениями, как отважно я себя вел да каким патриотом я себя показал. Среди их авторов было немало членов Американского легиона.
А в Вашингтоне Эрл апеллировал к Пятой поправке.
Зря он ожидал, что они сразу же отпустят его, едва только услышат про Пятую. Ему задавали один вкрадчивый вопрос за другим и заставляли его каждый раз отговариваться Пятой. Вы коммунист? Эрл ссылался на Пятую поправку. Вы советский агент? Пятая поправка. Вы знакомы с Леной Гольдони? Пятая поправка. Была ли Лена Гольдони вашей любовницей? Пятая поправка. Была ли Лена Гольдони советским агентом? Пятая поправка.
Лилиан сидела в кресле прямо за ним. Молча, только комкая сумочку каждый раз, когда снова звучало имя Лены.
В конце концов терпение Эрла лопнуло. Он подался вперед с пылающим от гнева лицом.
— Делать мне больше нечего, как свидетельствовать против себя перед кучкой фашистов! — рявкнул он, и комитетчики немедленно занесли в протокол, что, высказавшись, он тем самым отказался от права воспользоваться Пятой поправкой, и снова засыпали его теми же вопросами.
Когда, дрожа от ярости, Сэндерсон заявил, что просто перефразировал Пятую и все так же отказывается отвечать, его обвинили в неуважении. Эрлу предстояло отправиться в тюрьму следом за мистером Холмсом и Дэвидом.
Вечером парни из НАСПЦН встретились с ним и велели отмежеваться от движения за гражданские права. Связь с таким человеком грозила отбросить их дело на пятьдесят лет назад. В будущем он тоже не должен был иметь с ними ничего общего.
Идол рухнул. Стоило мне упомянуть имя Лены, как толпа вдруг осознала: Эрл Сэндерсон — обычный человек, ничем не лучше их, и обвинила его в крушении своей наивной веры в него. В былые времена его закидали бы камнями или повесили на ближайшей яблоне, но то, что с ним в конечном итоге сделали, было куда хуже. Ему оставили жизнь.
Эрл осознавал себя живым мертвецом, учитывая то обстоятельство, что он дал своим врагам орудие, которым они сокрушат и его самого, и все то, во что он верил. Это знание, парализовав его, оставалось с ним до его последнего дня. Все еще молодой, он превратился в калеку и никогда больше не залетал так высоко и далеко, как прежде.
На следующий день КРААД вызвал Блайз. О том, что случилось потом, мне не хочется даже думать.
Премьера «Золотого мальчика» состоялась через два месяца после слушаний. Я сидел в зале рядом с Ким и, глядя на экран, понимал, что весь фильм с самого первого кадра никуда не годится.
Персонаж Эрла Сэндерсона исчез — его просто вырезали. Персонаж Арчибальда Холмса не был фэбээровцем, но все равно действовал не самостоятельно, а принадлежал к той новой организации — к ЦРУ. Кто-то доснял уйму новых эпизодов. Фашистский режим в Южной Америке заменили коммунистическим режимом в Восточной Европе, представители которого все до единого были смуглыми и говорили с испанским акцентом. Каждый раз, когда кто-нибудь из героев произносил слово «нацист», поверх него накладывали дубляж «коммунист», дубляж был чересчур громким, скверным и вообще неубедительным.
Когда фильм закончился, я в каком-то оцепенении бродил по залу, полному нарядных людей. Все твердили мне, какой я гениальный актер и какой гениальный мы сняли фильм. На афише крупными буквами было напечатано: «Джек Браун — герой, которому Америка может доверять!» Мой желудок то и дело сжимало от рвотных спазмов. Я ушел довольно рано и улегся спать.
Мне по-прежнему платили десять штук в неделю, хотя в прокате картина провалилась. Говорили, что фильм о Рикенбакере ждет громкий успех, но со сценарием следующего фильма опять возникли какие-то затруднения.
А я все никак не мог выпутаться из этого дела. Некоторые люди на вечеринках демонстративно не желали со мной здороваться. Время от времени до меня долетали обрывки фраз: «Туз-Иуда», «Золотая крыса», «Добровольный свидетель», произнесенные таким тоном, как будто то были имена или звания.
Чтобы утешиться, я купил себе «Ягуар».
Тем временем северные корейцы перешли тридцать восьмую параллель, и американская армия стояла насмерть под Тэджоном. У меня же не было никакого иного занятия, кроме уроков актерского мастерства пару раз в неделю.
Я позвонил в Вашингтон. Мне дали чин подполковника и спецрейсом отправили на фронт. На студии решили, что это грандиозный рекламный трюк.
В свое распоряжение я получил специальный вертолет, один из первых «беллов», с пилотом из болот Луизианы, которому определенно надоело жить. На бортах вертолета был изображен я с одним подогнутым коленом и вытянутой вверх рукой — как будто изображал Супермена в полете.
Меня сбросили в тыл к северным корейцам, и я показал им, где раки зимуют. Это оказалось легче легкого. Я уничтожал целые танковые колонны, сбрасывал целые автоколонны с горных склонов, дула всех встреченных на пути артиллерийских орудий связывал узлом, взял в плен четырех северокорейских генералов и вытащил генерала Дина из корейского плена. Я был беспощадным, решительным и грозным — и это получалось у меня отлично, я мог гордиться собой.
Именно тогда была сделана моя фотография, которая попала на обложку «Лайф». На ней я со скупой клинтиствудовской улыбкой держу над головой «Т-34», из люка которого выглядывает весьма удивленный северокореец. Снимок был озаглавлен: «Суперзвезда Пусана». [45] Слово «суперзвезда» тогда еще только входило в моду.
Дома, в Штатах, «Рикенбакер» имел успех. Не настолько громкий, как все ожидали, но фильм был захватывающим, и сборы оказались достаточно высокими. Публика, похоже, испытывала двойственные чувства к исполнителю главной роли. Даже после того, как я попал на обложку «Лайф», оставались люди, не считавшие меня героем.