Журнал «Если», 1995 № 03
— Что вы натворили! — упрекнул ее Брайант. — Вы сорвали мою третью, последнюю, попытку! Могли бы, по крайней мере…
Его вновь подвел голос, и он с удивлением обнаружил, что отдельные, наиболее значимые части тела мисс Крафт весьма привлекательны, и что улыбка у нее обворожительная, и что запах ее духов вызывает в нем трепет, и, что самое главное, она, несомненно, наделена проницательным умом и высоким интеллектом. В самом деле, ведь на свете найдется немного девушек, способных по достоинству оценить гениальное изречение, едва услышав его. Ясное дело: он влюбился по самые уши.
— У меня нет слов оправдания, — заметил Марзиан, по-прежнему не отрывая взгляда от пульта управления. — Учитывая сложившиеся обстоятельства, мистер Брайант, считаю, что вы имеете полное право на бесплатную четвертую попытку.
— Да Бог с ней, с четвертой попыткой. — Брайант был в эйфории и выдал еще один несравненный афоризм. — На далеких пастбищах вовсю зеленеет медный колчедан.
Поначалу даже самому Брайанту афоризм показался не слишком-то мудрым, но восхищенная улыбка на прекрасном лице мисс Крафт быстро убедила его в обратном. Несомненно, она точно знала, что он имел в, виду, как знала и то, что в этом лучшем из всех возможных миров их ожидает чудесное будущее.
Иэн Уотсон
В ВЕРХНЕМ МЕЛОВОМ ПЕРИОДЕ С «ЛЕТНИМ ПЛАМЕНЕМ»
Дождь вымочил Бирмингем до нитки. Прогноз обещал ненастье для всей южной половины страны. На что похожа погода в верхнем меловом периоде? Меня это почти не занимало. Правда, Сью сварила мне кофе и подала тосты, но прощание вышло более чем прохладным. Я ведь утаил от нее мрачную правду о состоянии наших финансов, и в ее глазах новая моя поездка к издателям выглядела затеей легкомысленной, никому, кроме меня, не нужной, а то и унизительной. А Джульетта клянчила не переставая: ну почему ей нельзя поехать летом в Италию вместе со всей школой?
— Неужто она не может удовольствоваться экскурсией в Лондон, тем более нынешним маршрутом через подобие райских кущ? К технологическим чудесам люди привыкают поразительно быстро. Это уже вчерашний пирог, а вчерашнее кажется зачерствелым — в точности как моя «Весенняя роса», которую прекратили покупать в ожидании давно обещанного продолжения.
На платформе вокзала Нью-Стрит темнокожая девушка обратилась ко мне с вопросом:
— Как долго ехать до Лондона?
В руках у нее был саквояж, тяжелый с виду, но она почему-то не опускала его на платформу. Откуда она — из Пакистана, из Бангладеш? Или дитя от смешанного брака, с примесью европейской крови? Правда, ее выдавал британский акцент: сама она отсюда, из Бирмингема.
Девушка была хороша собой — ладная фигурка, тонкие черты лица, копна волос цвета воронова крыла и блестящие угольно-черные глаза. Одежда — джинсы и зеленая куртка с капюшоном. Мне показалось, что она проверяет меня на расовую терпимость, и я намеренно улыбнулся:
— Восемьдесят миллионов лет. Разумеется, расписание уверяет, что всего восемьдесят минут.
— Целая вечность…
Ей было лет семнадцать. Едва начинает жизнь, и дай-то Бог, чтобы британское правительство не вздумало выслать ее «обратно» в какую-нибудь кошмарную деревушку, где она в жизни не бывала, — в засиженную мухами дыру на берегах Инда или Брахмапутры. Но до этого, надеюсь, все-таки не дойдет.
Девушка бросила взгляд вдоль платформы, где собралось уже сотни две пассажиров, встретилась глазами с молодым бородатым азиатом, одетым так же, как она. По платформе, если посмотреть в обе стороны, были рассеяны еще десятка два молодых людей — выходцев с Азиатского континента, все с вещмешками и сумками на молниях. Ничего особенного, но ведь обычно они норовят держаться все вместе… Копна волос колыхнулась, и я заметил на щеке у девушки вертикальный шрам. След удара кинжалом?
Она опять обернулась ко мне и что же увидела? За годы преподавательской работы энергии во мне поубавилось: я остался франтоватым, склонным носить галстуки бабочкой, и бородка у меня была аккуратная, зато каштановые волосы, спереди густые, к макушке редели и были уже почти не в силах прикрыть сверкающую лысину. Среди моих студенток попадались такие, кто находил меня интересным, но их было немного. Сегодня на платформе стоял потрепанный и обрюзгший мужчина средних лет, лысеющий, бородатый, одетый в промокший широкий макинтош, приличный твидовый пиджак и брюки в клеточку, но на ногах у него болтались замшевые ботинки, потертые и отсыревшие. Наверное, для молоденькой девушки я был чем-то вроде скрюченного антиквара: «Я граблю самого себя, мадам, но согласен отдать вам этот чайничек за десятку…»
— Вы же имели в виду дважды восемьдесят миллионов лет, не так ли? спросила она. — Поезд перескакивает в прошлое, а затем он должен еще и вернуться в настоящее…
Я приветливо кивнул. Все что угодно, лишь бы отвлечься от того, что ждет меня в конце пути.
— Надеюсь, мы увидим трицератопса, — отозвался я, хотя, по правде говоря, меня это ни капельки не занимало. — Каждый должен хоть раз увидеть старика трицератопса. Почти символ нашего города, верно?
Нашего, то есть ее города и моего. Она рассмеялась:
— Вы намекаете на скульптуру у «Бычьего круга»? Бык со склоненными рогами считался эмблемой самого старого в Бирмингеме торгового центра. Даже после того как прежние стены снесли, а центр переустроили в соответствии с требованиями новейшей технологической моды, скульптура у входа осталась на месте. И бык, встречающий покупателей, поразительно напоминал разъяренного трицератопса. На деле трицератопс вовсе не бык, а сверхносорог: достигает семи метров в длину, весит по тонне на каждый метр, три рога выставлены перед кружевным костным жабо, а исполинский хвост ящера, как руль у самолета. Года два назад я видел по телевизору фильм, снятый с борта экспресса «Интерсити». Хотя в последние годы мне было, в общем-то, не до телевидения.
— А может, нам повезет, и мы увидим целое стадо, — подзадорил я девушку.
— Почему бы и нет!.. А вот и наш поезд!.. Экспресс «Интерсити» втягивался под своды вокзала, двери купе распахивались еще на ходу. На платформу высыпали пассажиры из Лондона — деловые костюмы, черные чемоданчики с бумагами, общая спешка. Девушка села в один вагон со мной и расположилась у окна напротив, заняв соседнее кресло своим саквояжем. Продолжает испытывать меня на терпимость? Понуждает заметить ее шрам? Я сидел лицом к Лондону, она лицом к Бирмингему.
— Меня зовут Анита, — сообщила она.
— А меня — Бернард.
— И чем же вы занимаетесь, Бернард? Мне показалось, что у вопроса более глубокий подтекст: сделал ли я что-нибудь, чтобы помочь ей и другим британцам азиатского, африканского и Карибского происхождения, чтобы как-то облегчить их тяготы? Ну что ж, я написал роман, призванный разжечь воображение читателей, увести их в иные удивительные времена.
— Я писатель. Бернард Келли. Написал роман под названием «Весенняя роса». — На ее лице не отразилось ровным счетом ничего, и я продолжил: — Сюжет из эпохи Возрождения. Искусство, любовь, смерть, революция. С фантастическими поворотами и волшебными элементами неоплатонизма, почерпнутыми у Пико делла Мирандолы и Марсилио Фичино…
— Революция… — задумчиво повторила Анита.
— Сейчас я пишу продолжение под заглавием «Летнее пламя», В этих двух словах…
Поезд дернулся и пришел в движение. Прополз старым прокопченным кирпичным туннелем под Мур-стрит Рингуэй, секунд на десять выкатился под ливень и тут же нырнул в туннель времени — в сплошную кипящую грозовую тучу внутри энергетической арки, перекрывающей оба пути. И вынырнул под солнце мелового периода, в ландшафт без следа человеческой деятельности. Ни суетливых мегаполисов, ни заводов и автостоянок, ни каналов и свалок, и никаких развалин викторианских мануфактур, ставших ныне убежищами гангстеров.
