Миры Роджера Желязны. Том 15

— Ты упрекаешь меня, Томас?
— Господин! Я упрекаю такого глупца, как Ги де Лузиньян, и такую скотину, как Рейнальд де Шатильон.
— Но как Хранитель Камня, ты обязан дать мне совет. Скажи мне, достаточно ли силен Ги, чтобы устоять против Рейнальда де Шатильона?
— Это неважно, — ответил Томас. — Мы устоим.
— И мы должны поддерживать Ги?
— О, Ги будет следующим королем Иерусалима. Без сомнения.
— Но я не об этом спрашиваю… — Сильный стук в дверь прервал магистра. — Кто там? — заревел Жерар.
Дверь с треском приоткрылась, и молодой слуга, полукровка от норманнского отца и сарацинской матери, просунул голову. Много подобных молодцов было в услужении у тамплиеров, большей частью их собственные незаконнорожденные дети. Юношеское лицо было потным и покрыто дорожной пылью. Испуганные голубые глаза смотрели устало.
— Я прибыл из Антиохии, господин, с сообщением от сэра Алоиса де Медока.
— Неужели это не может подождать?
— Он сказал, это срочно. Что-то о богатом простаке, которого можно пощипать.
— Хорошо, давай сюда.
Юноша достал кожаный кошель из-под полы куртки и передал его Жерару. Тот взял кинжал с тонким лезвием, разрезал тесемки кошеля, вытащил свиток пергамента и сломал восковую печать. Развернув желтоватый пергамент, он поднес его к глазам. Затем вздохнул и передал Томасу.
— Написано неразборчиво. Как будто Алоис спешил.
Томас Амнет взял документ и начал молча читать. Жерар наблюдал за ним с некоторым раздражением. Воины, умеющие читать, все еще редкость в мире Амнета. Хотя многие тамплиеры и знали грамоту настолько, чтобы разобрать название города или реки на карте, тех, кто читал с легкостью, было немного. Амнет понимал, что у Жерара другие преимущества — положение и власть, — и поэтому он мог не бояться тех, кто знал грамоту. Сейчас, однако, магистра раздражало сознание того, что такой парень, как Амнет, мог что-то вычитать в пергаменте, который для него оставался немым.
— Ну и что же там? — наконец спросил он.
— Сэр Алоис ссудил деньги некоему Бертрану дю Шамбору, своему дальнему родственнику. Под залог земельного угодья в Орлеане. Орден обязуется снабдить этого Бертрана рыцарями, пешими воинами, лошадьми, оружием и повозками на сумму 1200 динаров.
— Размеры угодья?
— Три тысячи акров… Интересно, так ли богата эта земля? Алоис ничего не говорит о ее качестве.
— Ты когда-нибудь слышал, чтобы он имел дело с плохой землей? Продолжай.
— Алоис предполагает, что мы купим расположение Рейнальда, передав эту землю его кузену, который собирается вернуться во Францию в этом году… Но, — возразил Амнет, — земля пока не наша. Как же мы можем распоряжаться ею?
— Земля вскорости будет нашей, — сказал Жерар.
— Откуда вы с Алоисом знаете это? У вас собственный Камень?
Жерар похлопал себя по лбу:
— О нет, мой юный друг. Зачем мне способность к пророчеству, когда у меня есть мозг, который Бог дал ребенку? — Магистр тамплиеров хохотнул, обращая против Амнета его же собственные слова. — Этот Бертран будет искать славу, чтобы возместить убытки своей короткой и греховной жизни. Так мы дадим ему славу.
— И как это будет выглядеть?
— Мы скажем бедному дурню, что наивысшей славы он может достичь, взяв обитель гашишиинов Аламут.
— Они не зря называют эту крепость «Орлиное гнездо». Она неприступна.
— Да, но доблестный Бертран не узнает этого, пока полностью не увязнет в осаде. А потом будет слишком поздно.
— Знатный француз, ищущий славы, против банды на вид безоружных людей из Общины ассасинов [1]. Мы подложим скорпиона в постель шейха Синана, Горного Старца.
— И это приведет к тому, что три тысячи акров в Орлеане будут нашими.
Томас Амнет некоторое время молча размышлял.
— Карл, — внезапно сказал он.
— А? — Жерар де Ридерфорт отвел взгляд от пергамента. Он взял его обратно и держал за восковую печать.
— Так зовут тоскующего по родине кузена Рейнальда. Карл.
— Может быть. Он помирит нас с Рейнальдом.
— Когда вы кормите чудовище, лучше взять длинное копье.
— Так мы скормим им Бертрана дю Шамбора — и сохраним свои пальцы.
В своей комнате, расположенной в высокой башне, Томас Амнет закрыл жалюзи и задернул занавески, чтобы не впускать холодный ночной воздух. Но не только от воздуха хотел он закрыться. Несмотря на свою словесную дуэль с Жераром де Ридерфортом, он был обеспокоен приближающейся коронацией Ги де Лузиньяна. То, что Ги — плут, было видно любому. Но Томас Амнет был не любым.
Десять лет в качестве Хранителя Камня — пост, который достался ему в юности, и не только из-за его благородного происхождения и умения обращаться с мечом на службе Ордену — сделали его более чутким к течению времени, чем обычный человек.
Обычные люди встречают каждый рассвет как начало нового дня, битву или дальнюю дорогу принимают как новую проблему, которую необходимо решить, болезнь, ранение и, в конце концов, смерть — как неожиданность.
Вместо этого Амнет видел время как единое целое. Каждый день был звеном в цепи лет. Каждая битва была простой пешкой на великой доске войны и политики. Каждая рана была частью общей смерти, которая, в конце концов, приходила к телу. Амнет видел поток времени и себя как белую щепку в нем.
Камень, конечно, позволял рассмотреть этот поток подробнее. Томас Амнет открыл свой тяжелый старый сундук и вытащил ларец, в котором хранился Камень. Ларец был сделан из древесины грецкого ореха, почти черной от времени, и выстлан бархатом. Амнет изолировал его с помощью пентаграммы из двойных точек — чтобы сохранить энергию и скрыть Камень от тех глаз, а возможно, и других чувств, что могли бы его обнаружить.
Он поднял крышку. В свете единственной тонкой свечи Камень слабо поблескивал, будто приветствуя его. Он выглядел как космическое яйцо, гладкий и сверкающий, округлый с одного конца и несколько заостренный с другого.
Амнет протянул руку и коснулся Камня голыми пальцами. Ожидаемая волна боли прошла вверх по руке. Со временем и при долгом опыте боль стала более терпимой, но никогда не уменьшалась. Это было похоже на дрожь, которую можно почувствовать, сидя на лошади, когда стрела попадает ей в шею. Дрожь приближающейся смерти.
Прикосновение к Камню рождало музыку в его мозгу: хор ангелов пел осанну в честь своего Бога. Это была небесная колыбельная, которая повторялась снова и снова, когда Камень бывал в его руках. Цвета радуги кружились в его голове, пока он не положил Камень на крышку стола.
Амнет тяжело дышал. Он почти ожидал, что яйцо прожжет дерево и сотворит для себя обугленное гнездо. Однако энергия, испускаемая им, была другого рода.
Следующая часть ритуала была простой алхимией. В реторте он смешал розовое масло, высушенный базилик, масло жимолости — за большие деньги привезенное из Франции — с чистой водой и драхмой перегнанного вина. Сама по себе смесь не имела никакой силы, она была лишь тем, с чем Камень мог работать.
Он взболтал смесь в колбе, поместил под нее огарок свечи и зажег фитиль. Укорачивая его и удаляя плавящийся воск, он мог управлять жаром под ретортой. Жидкость в ней должна дымиться, но не кипеть. Пары поднимались к горлышку, которое было направлено на острый край Камня.
Методом проб и ошибок Амнет пришел к этому процессу. Камень сам по себе был слишком темным, чтобы можно было рассмотреть что-нибудь внутри. Он представлял собой коричнево-красный агат, полностью непрозрачный, если только не смотреть на его выпуклость по самой короткой хорде, да и то при ярком солнечном свете.
Излучения Камня могли управлять окружающими вещами, но в очень слабой степени. Дым или туман в посуде был слишком тяжел, больше подходили испарения. Розовое масло, смешанное с водой, спиртом и травами, работало лучше.
То, что мог показать Камень, зависело от его настроения, но не от того, что приносил на сеанс Томас.