Время для Звезд
Я думал об этом, думал, пока голова кругом не пошла. Все эти штуки насчет сознания и подсознания я проходил, и зачет даже сдавал, но не особенно в них верил. Доктор Деверо может разводить все свое красноречие хоть до посинения, но никуда не денешься от простого факта, что мы хотели лететь, и Пэт остался только потому, что покалечился при несчастном случае. Ладно, может это был истерический паралич, может он перепугал сам себя и начал думать, что у него повреждение серьезнее, чем в действительности, но это все равно ничего не меняет.
Только Доктор Деверо говорил так, словно несчастный случай и не был несчастным случаем. А что на это можно сказать? Если даже правда, что у Пэта совсем душа в пятки ушла, а показать это мешала гордость – все равно никогда не поверю, что он нарочно свалился со склона.
И уж в одном-то доктор ошибался точно: я лично хотел лететь. Может, я и побаивался немного, а что сначала очень скучал по дому – так это совершенно точно, но что из того? Это же вполне естественно.
– А чего же ты тогда все время как в воду опущенный?
Это не Пэт говорил со мной; это я сам с собой говорил. Возможно, это мое подсознание заговорило для разнообразия вслух.
– Доктор?
– Да, Том.
– Вы говорите, что в действительности я не хотел лететь?
– Очень похоже.
– Но вы же сами сказали, что подсознание всегда выигрывает. Уж или одно, или другое.
Доктор вздохнул.
– Я сказал не совсем так. Ты попал в это дело слишком быстро. Подсознание – оно глупое и, зачастую, медлительное, твоему просто не хватило времени придумать что-нибудь такое же удобное, как падение на лыжах, но вот в упрямстве ему не откажешь. Оно требует, чтобы ты шел домой, а ты просто не можешь этого сделать. А оно, по глупости своей, не желает слушать никаких резонов. Оно просто ноет и ноет, чтобы ты взял да и выложил ему невозможное, вроде того, как ребенок с ревом требует подать ему Луну.
Я пожал плечами.
– Вас послушать, так я нахожусь в жутком состоянии.
– Ну вот, теперь у тебя такая физиономия, что молоку впору скиснуть. Умственная гигиена – это процесс исправления того, что исправлению поддается, и адаптации к неизбежному. У тебя есть три возможности.
– Не думал, что они у меня вообще есть.
– Три. Ты можешь продолжать входить в штопор, пока мозг твой не состряпает какую-нибудь фантазию, приемлемую для подсознания; это будет психотическая адаптация или, говоря обыденным языком, сумасшествие. Или же ты можешь жить себе потихоньку в таком примерно состоянии, как сейчас, несчастный и довольно бесполезный для остальной команды; при этом всегда будет опасность, что ты сорвешься. Третий вариант – ты можешь покопаться в своем мозгу, познакомиться с ним получше, узнать, чего же он в действительности хочет, объяснить ему, что это невозможно и почему это невозможно, а затем найти с ним какой-то компромисс на основе того, что возможно. Если у тебя достаточно духа и здравого смысла, именно так ты и попробуешь сделать. Конечно, это нелегко. – Он ждал и смотрел на меня.
– Наверное, мне и вправду лучше попробовать. А что надо для этого делать?
– Уж во всяком случае не сидеть сутками в своей каюте, думая о том, что могло бы быть.
– Мой дядя Стив – то есть майор Лукас, – медленно произнес я, – говорил мне, что я не должен так жить. Он хочет, чтобы я ходил туда-сюда, общался с людьми. Наверное, и вправду, надо.
– Конечно, конечно. Только этого недостаточно. Ты не сможешь вытащить себя из той ямы, в которую попал, просто изображая из себя душу общества. Тебе необходимо познакомиться с самим собой.
– Да, сэр. Только таким образом?
– Чтобы ты каждый вечер рассказывал мне о себе, а я тем временем держал тебя за ручку – этого мы, пожалуй, не сможем. Ммм… я бы предложил, чтобы ты попробовал написать на бумаге, кто ты есть такой, где ты был и каким образом попал оттуда сюда. Ты только старайся делать это поподробнее и тогда, вполне возможно, сам начнешь понимать не только «как», но и «почему». Старайся, и тогда ты сможешь узнать, кто ты такой, чего ты хочешь и что из желаемого можешь получить. – Видимо, лицо мое выражало полное изумление, так как он добавил: – Ты ведешь дневник?
– Иногда. Последний у меня с собой.
– Вот и используй его как образец. Пусть это будет «Жизнь и похождения Т.П.Бартлета, джентльмена». Пиши подробно и старайся писать правду – всю правду.
Я обдумал предложение Доктора. Есть некоторые вещи, которые не хочется рассказывать никому.
– Я так понимаю, что Вы хотите его читать?
– Я? Боже упаси и помилуй. Мне и так некогда отдохнуть, даже не читая любительскую прозу двух сотен малость свихнутых. Это – для тебя самого, сынок, ты будешь писать самому себе; только пиши это так, словно ты совсем ничего не знаешь про себя и тебе приходится все объяснять. Пиши это так, словно ты собираешься лишиться памяти и хочешь быть уверенным, что потом, прочитав все это, ты сможешь снова прийти в себя. Пиши все. – Он нахмурился и добавил сварливым тоном: – Если тебе покажется, что ты наткнулся на нечто важное, и захочется выслушать мнение постороннего человека – я, пожалуй, найду немного времени, чтобы почитать твой опус, ну хотя бы часть его. Но не обещаю. Ты просто пиши его для себя – для того себя, у которого пропала память.
Я пообещал ему, что попробую. И попробовал. Я бы не сказал, чтобы это как-то мне помогло (от апатии своей я так и не избавился), и у меня просто не было достаточного количества времени, чтобы писать так подробно, как он мне сказал. Надо поскорее писать последнюю часть, ведь сейчас у меня первый свободный вечер за последний месяц.
Удивительно, все-таки, как много можно вспомнить, если постараться.
Глава 10
Отношения
На «Л.К.» много нового. Начать хоть с того, что мы уже перевалили через бугор и летим задом наперед, замедляясь с той же скоростью, с какой прежде ускорялись; мы доберемся до Тау Кита месяцев через шесть корабельного времени.
Но я забегаю вперед. Прошло около года по к-времени, как я начал вести записи, и около двенадцати лет земного времени с тех пор, как мы стартовали. Но куда нам это з-время, оно ничего не значит. Мы на корабле тридцать месяцев к-времени, за этот период произошло много всякого. Пэт женился – но нет, это произошло не на корабле и начинать надо не с этого. Пожалуй, начать можно с другой свадьбы, когда Чет Треверс женился на Мей-Лин Джоунс. Это событие вызвало всеобщее одобрение, исключением был только один из техников, который сам положил на нее глаз. По такому случаю мы, психи, и связисты закопали топор войны – ведь один из них женился на одной из нас. Особенно очевидным было примирение тогда, когда командор Фрик ввел невесту в нашу столовую с видом таким торжественным и гордым, словно это его собственная дочь. Хорошая получилась пара; Чету нет еще тридцати, а Мей-Лин, как мне кажется, по крайней мере двадцать два.
Но дополнительным результатом этого события стало изменение вахтенного расписания, и Руп поставил меня в пару с Пруденс Мэтьюз.
Пру мне всегда нравилась, хотя я и не обращал на нее особого внимания. С одного раза было даже и не разобрать, что она же – хорошенькая. Но она всегда так на тебя глядела, что ты начинал ощущать себя важной персоной. До того времени, как я начал дежурство вместе с ней, я практически не интересовался девушками, наверное, я «хранил верность Моди». Но ко времени наших с ней вахт я уже начал писать по заказу Доктора Деверо эту исповедь; как-то так получается, что, описав факт на бумаге, лучше ощущаешь его бесповоротность. И я себе сказал: «А что, собственно? Том, Старина, Моди совершенно определенно навсегда ушла из твоей жизни, словно один из вас умер. А жизнь все равно продолжается, продолжается прямо здесь, в этой консервной банке».
Никаких особенно решительных поступков я совершать не стал, я просто получал удовольствие от общения с Пру, большое удовольствие. Я где-то слышал, что, взяв на борт ковчега животных парами. Ной разделил их – одних на правый борт, других на левый. На «Л.К.» такого не было. Чет и Мей-Лин нашли-таки возможность познакомиться достаточно близко для того, чтобы захотелось перевести это знакомство на постоянную основу. Чуть меньше половины экипажа составляли женатые пары. Перед нами, остальными, не было никаких препятствий, если нам что-то подобное приходило в голову. Но как-то уж так получалось, что присматривали за нами строже, чем это бывало дома, хотя явным и открытым этот присмотр не был. Он не производил впечатления специально организованного, но все-таки он был. Если кто-то слишком уж долго прощался в коридоре после того, как освещение притушено на ночь, всегда почему-то получалось, что мимо прошаркивал ногами дядя Альфред. Или мамочка О'Тул шла сделать себе чашку шоколада, «чтобы получше уснуть».