Звездный двойник
Роберт Хайнлайн
Звёздный двойник
Посвящается Генри и Кэтрин Каттнер
1
Если за столик к вам подсаживается человек, наряжённый, точно последняя деревенщина, но подающий себя так, будто застолбил всё вокруг и не прочь прикупить ещё, он наверняка из космачей.
Ничего удивительного. На службе он — Хозяин Вселенной, а когда ноги его попирают низменный прах земной — понятно, вокруг сплошь одни «кроты» — сидят, нос из норы высунуть боятся. А что до костюма — то какой спрос с человека, который почти всю жизнь не вылезает из лётной формы? Ясное дело, колеся взад-вперёд по Системе и не видя земного неба месяцами, трудно уследить, как нынче одеваются в обществе. И потому любой космопорт — отличная кормушка для целой тучи этих, прости меня, Господи, «портных». Они-то всегда радёшеньки обслужить ещё одного простака «по последней земной моде».
Я с первого взгляда понял, что этого парня угораздило довериться Омару-Палаточнику [1]. На первое — широчайшие накладные плечи, на второе — шорты, такие короткие, что когда хозяин их сел, его волосатые ляжки оказались у всех на виду, а на десерт — кружевная сорочка, даже на корове смотревшаяся бы куда лучше.
Но своё мнение насчёт одежды я сберёг при себе, а вместо этого на последний полуимпериал угостил парня выпивкой, полагая, что выгодно поместил капитал — известно, как космачи обращаются с деньгами.
Мы сдвинули бокалы.
— Ну, чтоб сопла не остыли!
Так я в первый раз допустил ошибку насчёт Дэка Бродбента. Вместо обычного: «И ни пылинки на трассе», или, скажем, «Мягкой посадки», он, оглядев меня с ног до головы, мягко возразил:
— С чувством сказано, дружище, только с этим — к кому-нибудь другому. Сроду там не бывал.
Вот тут бы мне ещё разок не соваться со своим мнением. Космачи вообще нечасто заглядывают в бар «Каса-Маньяны» — не любят они подобных заведений, и от порта не близко. И раз уж один такой завернул — в «земном» наряде, да ещё забрался в самый тёмный угол и не хочет, чтобы в нём узнавали космача, — это его дело. Я ведь и сам выбрал этот столик имея в виду обозревать окрестности, не засвечиваясь, — наодалживал по мелочи у того, у другого. Ничего особенного, однако иногда достаёт. Так мог бы и догадаться, что парень тоже себе на уме, и отнестись соответственно…
Но язык — он, знаете, без костей, а тут и вовсе с цепи сорвался. Любит он у меня пожить собственной жизнью, привольной и дикой.
— Не надо, адмирал. Если вы — крот, то я — мэр Тихо-Сити. И могу поспорить — на Марсе пьёте куда чаще, чем на Земле, — добавил я, подметив, как плавно он поднимает бокал — сказывается привычка к невесомости.
— Сбавь голос, парень, — процедил он, почти не шевеля губами. — Почему ты так уверен, что я… дальнобойщик? Мы что, знакомы?
— Пардон, — отозвался я, — будьте кем угодно, имеете право. Но я же не слепой! А вы, только вошли, с головой себя выдали.
Он что-то пробормотал себе под нос.
— Чем это?
— Да успокойтесь. Вряд ли ещё кто заметил. Я — дело другое.
Сознаюсь, люблю производить впечатление, и с этими словами я подал ему визитную карточку. Да-да, именно! Тот самый Лоренцо Смайт — Великий Лоренцо; стереовидение, кино, драма — «Несравненный мастер пантомимы и перевоплощений».
Всё это здоровяк принял к сведению и сунул карточку в карман на рукаве. Мог бы и вернуть, с досадой подумал я. Визитки — прекрасная имитация ручной гравировки — стали мне в копеечку.
— Ага, вас понял. — Он заметно успокоился. — Я что-то делал не так?
— Сейчас покажу, — я поднялся. — До двери пройдусь, как крот, а обратно — изображу вас.
Всё это никакого труда мне не стоило, и на обратном пути я слегка окарикатурил его походку, чтобы даже непрофессионал уловил разницу: ступни скользят по полу мягко, будто по палубе, корпус — вперёд и уравновешен бёдрами, руки перед собой, тела не касаются и в любой момент готовы за что-нибудь ухватиться.
Ну, и ещё с дюжину мелочей, которые словами не описать. В общем, чтоб так ходить, нужно быть космачом. Мышцы постоянно напряжены, баланс тела удерживается автоматически — это вырабатывается годами. Крот всю жизнь гуляет по гладкому, твёрдому асфальту, да при нормальном, земном притяжении; он-то не полетит вверх тормашками, споткнувшись об окурок. Другое дело — космач.
— Понятно? — спросил я, усаживаясь на место.
— Да уж, — с кислым видом согласился он. — И это я… на самом деле так хожу?
— Увы.
— Хм-м… Пожалуй, стоит взять у вас несколько уроков.
— А что, это идея, — заметил я.
Некоторое время он молча меня рассматривал, затем, видать, оставив мысль об уроках, сделал знак бармену, чтоб тот налил нам ещё. Незнакомец единым духом проглотил свою порцию, расплатился за обе и плавно, без резких движений, поднялся, шепнув мне:
— Подождите.
Раз уж он поставил мне выпивку, отказывать не стоило — да и не хотелось. Этот парень заинтересовал меня. Он даже понравился мне, пусть я знал его что-то около десяти минут. Знаете, бывают такие нескладно-обаятельные увальни, внушающие мужчинам уважение, а женщинам — желание сломя голову бежать следом.
Грациозной своей походочкой он пересёк зал, обогнув у двери столик с четырьмя марсианами. Никогда не питал симпатии к марсианам — это ж надо — пугала-пугалами, вроде пня в тропическом шлеме, а считают себя человеку ровней! Видеть спокойно не мог, как они отращивают эти свои ложнолапы — будто змеи из нор выползают… И смотрят они сразу во все стороны, не поворачивая головы — если, конечно, можно назвать это головой! А уж запаха их просто не выносил!
Нет, вы не подумайте, никто не может сказать, будто я — расист. Плевать мне, какого человек цвета и кому молится. Но то — человек! А марсиане… Не звери даже, а не разбери что! Лучше уж дикого кабана рядом терпеть. И то, что их наравне с людьми пускают в рестораны, всегда возмущало меня до глубины души. Однако на этот счёт есть договор; хочешь, не хочешь — подчиняйся.
Когда я пришёл, тех четверых здесь не было — я б унюхал. Демонстрируя незнакомцу его походку, тоже их не видел. А тут — нарисовались, попробуй сотри — стоят вокруг стола на своих «подошвах», корчат из себя людей… Бармен — тоже, хоть бы кондиционер не поленился включить!
Вовсе не даровая выпивка удерживала меня за столом — надо же было дождаться своего «благодетеля», раз обещал. И тут меня осенило: прежде чем отсюда слинять, он как раз глядел в сторону марсиан. Может, это он из-за них? Я попытался понять, наблюдают они за нашим столиком или нет, но их поди разбери — чего хотят да что замышляют. Вот за это тоже их не люблю.
Какое-то время я занимался своей выпивкой и гадал, куда же подевался мой приятель-космач. Была у меня надежда на то, что благосклонность его примет, скажем, форму обеда, а если станем мы друг другу достаточно simpatico, авось и перехвачу взаймы. Прочие виды на будущее, честно говоря, удручали — дважды уже звонил своему агенту и натыкался на автоответчик. А ведь дверь комнаты не пустит меня ночевать, если я не смогу сегодня умаслить её монетой… Да, было счастье и сплыло — дожил до конуры с автооплатой.
Вконец погрязнуть в чёрной меланхолии не позволил официант, тронувший меня за локоть:
— Вам вызов, сэр.
— А? А, спасибо, приятель. Тащите сюда аппарат.
— Простите, сэр, не могу. Это в вестибюле, кабина 12.
— Благодарю вас, — я вложил в ответ столько душевности, сколько стоили чаевые, которых у меня не было. Как можно дальше обойдя марсиан, я выбрался в вестибюль.
1
…довериться Омару-Палаточнику… — y этого выражения довольно длинная и запутанная история, о которой, как правило, представления не имеют сегодняшние американцы, именуя таким образом портного, шьющего безобразную и бесформенную одежду или — хотя и реже — продавца, который сумел вам подобную одежду всучить. Омаром-Палаточником современники называли Омара Хайяма Гиясаддина (oк. 1048 — после 1122 г. от Р. Х.). персидского и таджикского поэта, философа и математика. Как поэт он является автором более четырёх сотен рубаи, во многих из которых звучит тема винопития (правда, для правоверного мусульманина Хайяма это был символ, а не бытовой алкоголизм). Однако в начале нашего века в США возникло немало клубов поклонников Хайяма, которые как раз вполне реально, а не символически предавались потреблению алкоголя, пребывая в уверенности, что тем самым они наилучшим образом воздают дань уважения поэту. Вот от этих-то клубов и пошло американское выражение: такой костюм можно было сшить, купить или продать разве что спьяну.