Ангелы
2
До конца вечера мы не обменялись ни словом. Может, мне стоило поорать всласть – кто она, сколько времени ты мне изменяешь? Но даже в лучшие времена я не прибегала к крику. Как бы то ни было, в свете последних событий у меня не осталось сил бороться.
Ах, если бы я была как мои сестры, которые умеют выразить свое горе. Они – эксперты по хлопанью дверьми, швырянию телефонной трубки, бросанию всяких предметов об стену и визгу. Вся планета должна быть в курсе их гнева и разочарования из-за того, что их предал мужчина или шоколадный мусс испарился из холодильника. Но я родилась без этого гена Примадонны. Когда я чувствую опустошение, то держу это в себе, постоянно думаю над произошедшим в поисках смысла. Моя печаль подобна вросшему волосу, она все дальше и дальше проникает в меня. При этом обязательно происходит вот что: боль моей души проявляется в мокрой, шелушащейся экземе на правой руке. Это своего рода точный барометр моего эмоционального состояния. В ту ночь рука болела и зудела так сильно, что я расчесала ее до крови.
Я пошла спать раньше Гарва. Что удивительно – мне удалось на самом деле заснуть. Может, из-за шока? В какой-то момент я проснулась и лежала, вглядываясь в темноту. Было, наверное, где-то четыре утра. Самое мрачное время. Именно в этот час умирают больные. А кто-то мучается от того, что сердце раскололось пополам. Во рту песок. Челюсть болит. Значит, снова скрежетала зубами. То-то у меня так ноют зубы мудрости. Это их отчаянная попытка воззвать к помощи перед тем, как я провалюсь в пустоту.
Потом я сморщилась, вспомнив это кошмарное разоблачение. Неужели у Гарва и впрямь что-то было с этой Любительницей Трюфелей?
Мне было мучительно больно, но пришлось признать, что, наверное, было. Факты были налицо. Я попыталась посмотреть на ситуацию со стороны и пришла к выводу, что было не «наверное», «наверняка». Но ведь на свою жизнь всегда смотришь иначе?
Я так сильно боялась, что случится нечто подобное, что уже наполовину была подготовлена. Но когда это, кажется, случилось, подобный поворот событий выбил меня из колеи. Он просто засиял при виде «их» шоколада. Мне было неприятно это видеть. Должно быть, он по уши в нее втрескался. Но это было уж слишком, так что я предпочла не верить. Понимаете, я бы заметила, если бы он имел интрижку на стороне, да?
Ясно, что следует спросить его в лоб и положить конец своим догадкам. Но тогда ему придется солгать, и он будет врать как сивый мерин. Или, что еще хуже, он может сказать мне правду. Откуда-то в моем мозгу высветились строчки из какого-то второсортного фильма. Правда? (При этом говорящий презрительно кривит губы.) Ты не переживешь правды!
Мысли продолжали роиться в голове. Может, это кто-то с его работы? Возможно, я даже видела ее на рождественской вечеринке? Я порылась в памяти, вспоминая тот вечер. Старалась вычленить что-то странное – взгляд или фразу, сказанную по пьяни. Но вспомнила только, что Гарв танцевал хору с Джессикой Бенсон из своего офиса. Может, это она? Но она была так мила со мной. Ну да, если б я спала с чужим мужем, то тоже, наверное, была бы мила с его женой… Кроме коллег женского пола остаются подружки и жены его друзей. И мои подруги. Мне стыдно даже подумать такое, но я не могла ничего поделать. Внезапно я перестала доверять кому бы то ни было и начала подозревать всех и каждого.
Донна? Они всегда хохочут, как ненормальные, и еще эта кличка Доктор Любовь… Я похолодела, вспомнив фразу из какой-то книги: прозвища точно отражают, к каким проделкам человек морально готов.
Я беззвучно вздохнула и безвозмездно выдала Донне оправдательный документ. Она – одна из моих лучших подруг. Я действительно не верю, что она могла бы так поступить со мной. Кроме того, по причинам, лучше известным ей самой, она без ума от зануды Робби. Хотя он был так себе, ни рыба ни мясо. Но одна вещь убедила меня окончательно и бесповоротно, что у Гарва с Донной ничего нет. Она рассказала ему про свою бородавку. На самом деле она даже разулась, сняла носок и махала голой ногой перед его носом, чтоб он оценил, какая здоровая у нее бородавка. Если вы питаете к кому-то страсть и намереваетесь завести с ним близкие отношения, то вряд ли вы станете демонстрировать ему бородавки. Вы будете оставаться женщиной-загадкой, при этом носить неудобные лифчики и брить ноги круглые сутки. Так мне говорили.
Может, моя подруга Шинед? Гарв всегда к ней хорошо относился. Но прошло всего три месяца с тех пор, как ее бойфренд Дэйв дал ей от ворот поворот. Она сейчас слишком ранима, чтобы заводить роман с мужем своей подруги, да в принципе и с любым свободным мужиком тоже. Хотя Гарву нравилась именно ее ранимость. Но разве у меня ее недостаточно? Зачем далеко ходить за разбитой посудой, если дома черепков целая куча?
Я поняла, что Гарв тоже не спит. Его выдало неестественно глубокое дыхание. Так что мы могли бы поговорить. Но вряд ли. Мы пытались месяцами. Я не слышала вдоха, который обычно предшествует монологу, потому вздрогнула, когда в черной пустоте раздался голос Гарва:
– Прости.
Прости. Самое худшее, что он мог сказать. Слово повисло в темноте и не исчезало. В голове снова и снова я слышала эхо. С каждым разом оно становилось все тише. А потом я уже думала, что мне оно кажется. Шли минуты. Я не ответила, повернулась к нему спиной и, к моему великому удивлению, заснула.
Утром мы проспали. У меня под ногтями запеклась кровь оттого, что я чесала руку. Экзема снова тут как тут. Придется спать в перчатках, если так и дальше пойдет. Но что будет дальше? И снова возникло ощущение, что я проваливаюсь в пустоту.
Я начала суетиться. Пошла в душ. Срочно выпила кофе. Гарв попытался остановить меня, когда я безостановочно сновала туда-сюда, и позвал:
– Мэгги!
Я аккуратно обошла его, стараясь не встречаться с ним глазами, и буркнула:
– Буду поздно!
И ушла, унося с собой это опустошающее ощущение, которое раздавило меня в четыре часа утра.
Хотя отношения с Гарвом я выяснять не стала, но на работу все-таки опоздала. И контракт не был у Френсис к девяти тридцати. Она вздохнула:
– Ах, Мэгги, Мэгги!
Это следовало понимать так: «Я не злюсь на тебя, я просто разочарована». Такое действует даже эффективнее ругани и выговоров. Сразу становится стыдно, чувствуешь себя дерьмом. Хотя я благодарна, что на меня не орут. Это не та реакция, которую ожидала увидеть Френсис.
Я была совершенно растеряна. Но при этом неестественно спокойна. Словно я ждала катастрофы, и когда она наконец произошла, то меня настигло чудовищное чувство облегчения. Поскольку я абсолютно не представляла, как вести себя в подобных обстоятельствах, то решила быть как все и с головой погрузилась в работу. Странно, не правда ли? После такого чудовищного шока я еще могу нормально работать? А потом я заметила, что все время по ошибке кликаю мышкой два раза, потому что у меня дрожит рука.
На пару секунд мне удалось отвлечься, заплутав в дебрях контракта. Но меня не отпускала мысль: «Все очень плохо». Конечно, за эти годы мы с Гарвом не раз скандалили, но даже после самых ужасных ссор я так себя не чувствовала. Самая неприятная стычка была довольно странной. Сначала разгорелся жаркий спор, какого цвета моя новая юбка, коричневая или темно-фиолетовая. Потом он перерос в холодную войну, в ходе которой стороны обменивались обвинениями в цветовой слепоте и в гиперчувствительности.
Гарв. Ну что плохого, если она коричневая?
Я. Всё! Но она не коричневая, она темно-фиолетовая, ты, тупой дальтоник!
Гарв. Слушай, но это же просто юбка. Я просто удивился, почему ты купила коричневую.
Я. Не покупала я коричневую! Она темно-фиолетовая.
Гарв. Ты слишком остро реагируешь.
Я. Вовсе нет. Я бы никогда не купила коричневую юбку. Ты что, не знал этого?
Тогда я думала, что никогда не прощу его. Но была не права. А в этот раз все иначе. Знаю это на все сто.