Ручка, ножка, огуречик

- Ну-ну. Будь паинькой. Сиди и жди... Потом проводишь меня на вокзал. Поеду на дачу. А то три дня здесь торчу, пью со всякой шоблой, а работа-то лежит. Возьми сумочку, попудрись, вытри глаза, они у тебя сейчас краснее, чем у морского окуня, и ресницы потекли. В зеркало-то посмотрись. Хороша Маша, а? 
- А без этого никак нельзя? - спросила она, вынимая сумочку. 
- Никак. Ну понимаешь, никак! Они наглеют. А поймут, что я струсил, и действительно шуганут чем-нибудь из-за угла или в подъезде, как того несчастного, подкараулят. А здесь - все открыто! 
- Ой! - И она снова вскочила. 
- Сиди! Сейчас вернусь. Можешь из кухни поглядеть, там все видно. 
- Тогда и я с вами... 
- Одолжила. Так что, мы им спектакль собираемся показывать? Юлиана Семенова в четырех сериях? Сиди и все. 
И он снова притиснул ее за плечи к дивану. 
Однако после разговора по телефону не прошло и пяти минут. До пустыря же было только два шага - улицу перебежать. Так что же, торчать на виду? 
Он снова сел к столу, подперся и задумался. Зазвонил телефон. Он нехотя снял трубку, послушал, оживился и сказал: 
- Да, здравствуйте. Ну, узнал, конечно. - Еще что-то послушал и ответил: - Буду там целый день. Пожалуйста. Нет, не рано. Я встаю в шесть. Так жду. - Положил трубку и усмехнулся. - Эта встреча на пустыре - что! Вот завтра редактор ко мне с утра нагрянет... 
Она сразу поняла, о ком он говорит, и пособолезновала: 
- Вы так его не любите? Он поморщился. 
- Да нет, не то чтобы я не люблю его, но просто... 
Она поднялась с дивана, подошла к зеркалу, потом взяла стул и села у стола рядом с ним. 
- ...Но просто не любите. - И вдруг пальцем по зеленой бумаге начала старательно выводить что-то продолговатое, закругленное, закрученное, со многими зализами и заходами то туда, то сюда, то вовнутрь, то вне. 
- Что это? Змея? 
- Почти. Лекало. Линейка для начертания кривых линий. Это он. А вы вот! - И она быстро - раз-раз-раз! - вывела овал, на овале две черточки внизу, две черточки сверху и над ними кругляшок и на кругляшке много-много мелких, торчащих вверх, и в бока, и вниз черточек - голова, патлы, руки и ноги. 
Он засмеялся. 
- И меня так в детстве учили. Ножка, ручка, огуречик - вот и вышел человечек... 
- Да вот, вышел человечек, - улыбнулась она ему прямо в глаза. 
- Хм! Значит, вот я какой - ручка, ножка, вихры, - не очень-то, знаешь, лестно. 
- Не очень, конечно, но лекало много хуже. 
- Хуже? Такое изящное? 
- Я его ненавижу. Оно хитрое, вокруг всего изгибается, все обнимает, ко всему подползает. У него нет ничего прямого, а все в изгибах, в перегибах, изломах. 
- И многих таких ты знаешь? 
- Да у нас все такие. Я сама первая такая. 
- Славно! А я, значит, вот какой... - Он ткнул в то место, где был незримый рисунок. - Да, ты вот такой. - Она первый раз сказала ему "ты". 
Он подумал и встал. 
- Ну, кажется, время. Пойду. Сиди смирно. Я быстренько. 
Но запоздал он здорово. Она уже сидела успокоенная, потому что видела никто к нему не подходил и на пустырь не заглядывал. Он только зря проторчал полчаса на ящике из-под марокканских апельсинов. 
- Суки позорные, трепачи, - сказал он крепко. - Ну, сунетесь ко мне еще! - И стукнул на стол граненый стакан - спасенье алкашей. У него их был полный шкаф - кто-то ему сказал, что они приносят в дом удачу. - Вот венок тебе из одуванчиков сплел, пока сидел. Смотри, как солнышко. Понюхай-ка. А шмелей, шмелей там, все гудит. Ты на машине? Руки не дрожат? Покажи. Отлично. До вокзала меня подбросишь? 
- Да я сегодня могу и до места. 
- Нет, до места как раз сегодня не надо. Выходные же. Сейчас всюду посты понатыканы. На поезде скорее. 
- А может, останетесь? Завтра бы уж. 
- Нельзя. Жена совсем потеряла. Кошки воют. Они меня любят. Поехали! 
До последнего дачного поезда еще оставалось добрых полчаса, и народу было немного. Уже совсем стемнело. Горели фонари. Воздух после тяжелого знойного дня был неподвижный и какой-то застойный. Пыльные тополя млели в лиловом фонарном свете. Подошел человек и сел рядом. 
- Не знаете, сколько сейчас времени? - спросил он у соседа. 
- Да через пять минут подадут состав, - ответил сосед. - Да что, вы меня не узнаете, дорогой? - И сосед назвал его по имени-отчеству. 
- Боже мой! - воскликнул он. - Какими же судьбами? Вы что, живете теперь на этой ветке? 
- Да нет, не живу, а так, гощу у одного приятеля. Да вы его знаете. - И он назвал фамилию довольно известного очеркиста. - Я его устроил там на даче и вот иногда в выходные приезжаю к нему заночевать. А утром гуляем, купаемся, водку пьем. Хорошо. 
- Еще бы! - ответил он с улыбкой, разглядывая своего соседа. 
Это был бывший сотрудник какой-то районной газеты, а сейчас председатель областного общества книголюбов. Как-то года два назад он позвонил ему и пригласил выступить на одном вечере. Просто поговорить или прочитать отрывок. Вечер прошел очень успешно. Много аплодировали, срезали и поднесли букет великолепных гвоздик, провожали целой группой и очень просили приезжать еще. С этих пор и завязалось у него с книголюбом не то что приятельство, а хорошее знакомство. Книголюб внешне очень нравился - эдакий крепыш, с круглым лицом, карими, в крапинках глазами и смешным вздернутым носом. Ни дать ни взять - тракторист или бригадир. Книголюб приглашал его часто то туда, то сюда - то с чтением повестей, то с лекцией о каком-нибудь юбилее, а то и просто поговорить о писателях и писательском труде. Был он очень обходителен, прост и всегда хорошо платил, и это писатель ценил тоже. В деньгах писатель постоянно нуждался. Его мало печатали и никогда не переиздавали. А год назад он закончил свой большой роман, и тот пошел по рукам. Тут и посыпались все его неприятности, начиная с этих звонков и кончая редакционными отказами. Но все это он предвидел и не очень-то огорчался. 
- А где вы сейчас сходите? - спросил он книголюба. 
Тот назвал ему станцию - не так близкую, но и не больно отдаленную, примерно за полчаса от того места, где жил сейчас писатель. 
- Ну, значит, успеем наговориться. Знаете, уже соскучился по вас. 
Подошел поезд. Вагоны были почти пустые. Электричество горело вполнакала. 
- Ну как с романом, ничего не предвидится? 
- Куда там. У меня настоящий мертвый сезон, дорогой! 
- Одиннадцать лет, говорят, писали? 
- Даже с хвостиком. 
- Да! - снова вздохнул книголюб и даже головой покачал. - А сейчас, говорят, неприятности у вас какие-то пошли? Грозит вам какая-то шпана... 
- Вот именно шпана. Да нет, ничего серьезного. Так, обычная бодяга. 
- Не бойтесь. В случае чего в обиду не дадим. Вот! - И он показал небольшой, не крепкий кулак. 
- Да я и не боюсь, - улыбнулся писатель, - но все равно спасибо. 
- Слушайте! - вдруг взял его за рукав книголюб. - А вы не сойдете со мной? У нас там еще поллитра воспитательной стоит, а? 
- Соблазнительно! - улыбнулся писатель. - Змий! Зеленый райский змий вы! 
- Нет, правда? А завтра утречком и поехали бы к себе. ^то ж в такую темень переться-то? Жена ваша небось уж седьмой сон видит. А тут я бы вас познакомил с одним вашим страстным читателем. Он там тоже живет. Молодой парень. Пишет исторический роман. Вот обрадовался бы он! Сойдем, а? 
- Очень, очень соблазнительно. Говорите, поллитра? А что за роман у этого парня? 
- Да я, знаете, не читал. Но знаю, что исторический. 
- А из нашей истории или зарубежной? 
- Зарубежной. 
- А страна какая? 
- Дания. 
- Ого! Он так хорошо знает датскую историю? Это же редкость. А как его фамилия? 
- Фамилия! Черт! Вот тоже забыл. Я ведь его все больше по имени - Саша, Саша, ну и фамилию тоже знал, конечно. Черт знает что происходит с памятью. 
"Действительно, черт знает что происходит в мире, - подумал писатель, все что-то сходят с ума. Все потеряли память".