Быть любимой

Добивало совсем отчаявшуюся стать любимой Свету то, что Генка, расставшись с очередной женой, не попробовал вернуться к ней, хотя на тот момент она была формально свободна. На гребне первой перестроечной волны он махнул в Америку на ПМЖ и неплохо устроился в солнечном городе Майами. Особенно это огорчало Свету потому, что она с ужасом поняла, что ни разлюбить, ни позабыть Савицкого она по-настоящему так и не смогла…
А тем временем на семью Творожковых обрушилось очередное испытание. Не поступив по причине изрядной туповатости в очный институт, Димка пошел в армию и возвратился оттуда полновесным запойным «аликом». Полтора года родители и, по возможности, сама Света боролись с этим наваждением, добившись, наконец, того, что Димка стал хотя бы пить как все — с утра пятницы по вечер воскресенья с опохмелкой в обед понедельника. Света устроила его к себе на предприятие, чтобы досматривать его и в рабочее время тоже. Родители еще настояли на учебе в заочном институте, и все вроде бы в семье Творожковых устоялось.
Свету всю ее жизнь больно задевало то, что родители обделили ее любовью и заботой во имя Димки, который так и не смог стать гордостью родителей, а в ней своего счастья и надежды видеть решительно не хотели. Тем не менее брата она любила, пеклась о нем настолько, насколько могла, а он в свою очередь на удивление всем ловко исполнял роль любящего брата и внимательного дяди, прекрасно ладящего с замужней сестрой и маленькими племянницами.
Через некоторое время после развода, дав подругам уговорить себя, что ее совсем не портит оставшаяся на носу после травмы горбинка, и вняв Толькиным обещаниям «зашиться» и не пить, Света приняла разведенного мужа назад, тем более что перешагнула значимый для женщины рубеж в тридцать пять лет. Кроме того, войдя в зрелый дамский возраст и наслушавшись разговоров подруг, она безумно боялась остаться без регулярной порции мужских гормонов и начать стариться. Да и дочки просили извинить папу, особенно Ксюша, старшая, на Анатолия особенно похожая и очень его любившая.
Некоторым вознаграждением за рухнувшие мечты о неземной любви и безоблачном семейном счастье было общение с коллегами и подругами. Не всеми, конечно, но теми, кто, как ей казалось, понимал ее чувствительную душу, ценил ее золотое сердечко и любил ее. Приятным обстоятельством было и то, что в их отделе она была единственной женщиной, а окружали ее интеллигентные, галантные молодые люди, неуловимо напоминавшие Савицкого и разительно непохожие на Толю Евсеева, который хоть и окончил с грехом пополам заочный автомобильный институт, но так и остался дуб-дубом, валенок-валенком.
Света тогда работала в отделе у некоего Машина, и занимались они освоением нового оборудования. Света числилась техником, потому что должности переводчика в отделе не полагалось, и сидела, не вставая, над переводами немыслимой толщины инструкций к импортной электронике. Английский она любила, а вот французский, который тоже числился за ней по диплому, терпеть не могла, по работе не использовала и благополучно забыла. И переводчиком работать ей тоже нравилось, но вот художественную литературу она бы переводила с куда как большим удовольствием. Света гордилась своей начитанностью и тонким чувством языка, о котором ей говорили еще в институте, но особого рвения в работе не проявляла, да и какое тут служебное рвение с двумя детьми, козлом-мужем и вечной нехваткой денег.
Из коллег-мужчин самым привлекательным был сам Машин, высокий, начавший слегка полнеть блондин с голубыми глазами. Света испытывала к нему какую-то горько-сладкую, томную, непреодолимую тягу. Нет, у нее и в мыслях не было опуститься до вульгарной любовной связи с начальником, ни в коем случае!
Только говорить с ним и слушать его, смотреть на него и ловить на себе его взгляды. Машин относился к ней очень хорошо, никогда не отказывал, если она просила разрешения прийти попозже или не приходить вообще, — он был посвящен в обстоятельства ее несчастной семейной жизни и, состоя в благополучном браке, сочувствовал. Она же никогда не упускала, напротив, искала случая лишний раз подойти к нему за уточнением терминологии, спросить совета по работе…
Жутким ударом стало для нее известие, что жена Машина приходила к начальству и требовала, чтобы она, Света, перестала преследовать ее мужа своими сексуальными домогательствами.
Света неделю не могла работать, бродила по предприятию и, рыдая, доказывала подружкам, что они с Машиным просто друзья и их долгие разговоры в коридоре у окна не более чем приятельское общение, а тот, кто донес машинской мадаме о ее якобы приставаниях, — гнусный, грязный и мерзкий человек, которого неизбежно постигнет Божья кара.
А фирму тем временем уже вовсю сотрясали перестроечные спазмы, пароксизмы и катаклизмы. Спокойно до этого существовавшее и ничем не примечательное структурное подразделение вдруг было решено преобразовать в филиал. Причиной этому была отнюдь не настоятельная производственная необходимость, а задница одного из заместителей министра, зависшая в воздухе вследствие сокращения штатов министерства. Приземлиться этот временно безработный мог только на достаточно высокое место, которым и должно было стать их предприятие на окраине Москвы.
Человек этот, Алексашин, был в своей среде известный. За пятнадцать лет до этого, будучи совсем молодым человеком, он вывез на себе рассыпавшийся проект, неудача которого сильно бы ударила по престижу всего СССР, тогда еще могущественной державы. Получив орден, высокую должность и заслуженную славу, Алексашин не получил главного — дела, равного по масштабу. И, как актер одной роли, по русскому обычаю, стал попивать. К приходу на их предприятие Алексашин уже был отпетым алкоголиком, гипертоником и сердечником, перенесшим два инфаркта, и частичным инвалидом «по голове» вследствие нападения неизвестных в подъезде собственного дома, с жестокими побоями и сотрясением мозга.
Еще не видя этого человека, Света прониклась к нему величайшим сочувствием — ведь у них, судя по разговорам, было так много общего. Он даже и женат был во второй раз, и по гороскопу он был Скорпион — родственный Светиному водяной знак, тоже чувствительный и ранимый. Новый начальник, видимо придерживаясь принципа «короля играет свита», начал сразу же обрастать всякими заместителями, консультантами и административными отделами.
Еще одна нежная Светина привязанность, хороший инженер, но не бог весть какой интеллигент Силенков вырос из просто ведущего специалиста в заместителя директора, со своим собственным кабинетом. Злые языки утверждали, что он приятно порадовал Алексашина не столько своим высоким профессионализмом, сколько тем немыслимым количеством спиртного, которое мог поглотить и не рухнуть замертво. Эти личные рекорды Силенкова были основаны на его физических данных: он был не только довольно высокого роста, но еще и весил около полутора центнеров. Когда Силенков входил в лифт, кабина с характерным звуком проседала на несколько сантиметров и отказывалась принимать более трех человек, хотя должна была везти восемь.
Ходивший до повышения в кофтенке с заплатками на локтях (жена, «торговый работник», была жуткой скупердяйкой, не покупала ему хорошей одежды, за что Света ее заочно ненавидела), Силенков переоделся в костюм, но так и не научился хорошим манерам. Он не предлагал входившим в его кабинет сесть, ни с кем не здоровался первым и ходил с сальными волосами. Света по-прежнему называла его Витюшей и, если случалось остаться с ним наедине, трепетно и нежно стряхивала перхоть с широченных плеч нового зама.
Сам Силенков особо Свету не жаловал, вспоминая о ней только тогда, когда надо было сделать срочный перевод, почему-то называл ее «типичной лимитой» и забывал поздравлять с праздниками и днем рождения, хотя Света его дня рождения никогда не забывала. Если подруги говорили ей, что Силенков — хам и не стоит ее внимания, она отвечала, что он такой только внешне, а в душе он добрый и деликатный, только никто, кроме нее, этого не понимает, а зря.