Аванпост прогресса
Первый день они были деятельны, слонялись повсюду с молотками, гвоздями и красным коленкором, чтобы повесить занавески и сделать свое жилище приятным и уютным; они решили устроить свою новую жизнь с комфортом. Для них это была неосуществимая задача. Разрешение даже чисто материальных проблем требует более ясного ума и более стойкого мужества, чем принято думать. Невозможно было бы найти двух людей, менее приспособленных для подобной борьбы. Общество, отнюдь не по доброте, но преследуя свои неведомые цели, позаботилось об этих людях, запретив им всякую самостоятельную мысль, всякую инициативу, всякое отступление от рутины – запретив под угрозой смерти. Они могли жить лишь при одном условии – оставаясь машинами. И теперь, избавленные от заботливой опеки людей с пером за ухом или с золотой нашивкой на рукаве, они походили на тех пожизненных заключенных, какие после долгих лет тюрьмы получают свободу и не знают, что с ней делать. И эти двое не знали, как им использовать свои силы, ибо, не имея опыта, они были не способны к самостоятельному мышлению.
По прошествии двух месяцев Кайер частенько говаривал:
– Если бы не моя Мэли, вы бы меня сюда не заманили.
Мэли была его дочь. Чтобы заработать приданое для своей девочки, он бросил службу в телеграфном ведомстве, хотя благоденствовал там семнадцать лет. Его жена умерла, а ребенка воспитывали его сестры. Он с сожалением вспоминал улицы, тротуары, кафе, друзей, связанных с ним долгие годы, – всё, что он привык видеть изо дня в день; мысли, вызываемые знакомыми предметами, – вялые, монотонные, усыпляющие мысли правительственного чиновника. Он с сожалением вспоминал болтовню, мелкие стычки, мелочную злобу и подшучивание в конторе.
– Будь у меня порядочный зять, – замечал Карлье, – человек с сердцем, я бы здесь не торчал.
Карлье бросил армию и до такой степени опротивел семье своей ленью и бесстыдством, что отчаявшийся зять сверхчеловеческими усилиями добился для него места второклассного агента компании. Не имея ни гроша, он вынужден был принять эту возможность существования, как только уяснил себе, что из родственников ему больше ничего не удастся выжать. И он, как Кайер, сожалел о своей прежней жизни. Он с грустью вспоминал звон сабли и шпор в ясный полдень, казарменные остроты, девушек в гарнизонных городах, где он нес службу, а кроме того, он чувствовал себя обиженным. С ним, несомненно, поступили очень скверно. Это заставляло его по временам дуться. Но двое людей ладили между собой, их роднили глупость и лень. Оба они ничего не делали, решительно ничего – и наслаждались этим бездельем, за которое им платили. И понемногу они начинали чувствовать нечто похожее на привязанность друг к другу.
Они жили, как два слепца в большой комнате, знали лишь то, с чем непосредственно соприкасались (да и это они знали кое-как), но не способны были охватить всю картину. Река, лес – вся страна, трепещущая жизнью, была для них великой пустотой. Даже ослепительное сияние солнца ничего им не говорило. Вещи появлялись и исчезали перед их глазами как бы бесцельно, не связанные меж собою. Река, казалось, ниоткуда не вытекала и никуда не текла. Она неслась в пустоте. Из этой пустоты иногда приплывали каноэ, и люди с копьями в руках внезапно набивались во двор станции. Они были великолепно сложены, голые, глянцевито-черные, украшенные белоснежными раковинами и блестящей медной проволокой. Они двигались величественно, бросали по сторонам быстрые дикие взгляды, а когда говорили, слышался какой-то необычный лепет Глаза у них были странные, блуждающие. Эти воины садились на корточки в четыре ряда перед верандой, а их вожди часами торговались с Маколой из-за слонового бивня.
Кайер сидел на стуле и смотрел на всё происходящее, ничего не понимая. Он таращил на них свои круглые голубые глаза и звал Карлье:
– Эй, посмотрите-ка! Взгляните на этого парня – и на того, другого, слева. Видали вы когда-нибудь такую рожу? Вот забавная скотина!
Карлье, покуривая короткую деревянную трубку, набитую местным табаком, подходил, подкручивая усы, и, с презрительным снисхождением поглядывая на воинов, говорил:
– Славные животные! Принесли слоновую кость? Да? Не слишком торопились. Посмотрите на мускулы того парня – третьего с конца. Не хотел бы я получить от него щелчок по носу. Руки хорошие, а ноги плоховаты, пониже колен. Кавалеристов из них не сделаешь. – И, самодовольно поглядев на свои собственные ноги, он неизменно прибавлял: – Ну и вонь же от них! Эй, Макола! Уведи это стадо к фетишу (склад на каждой станции назывался фетишем, – быть может, потому, что там обитал дух цивилизации) и дай им тряпья, какое ты там хранишь. Я предпочитаю видеть его набитым костью, а не тряпьем.
Кайер одобрял:
– Да, да! Ступайте и покончите там с этой болтовней, мистер Макола. Когда вы управитесь, я загляну, чтобы взвесить бивень. Нам следует быть внимательными. – Затем он поворачивался к своему товарищу: – Это племя живет в низовьях реки. Народ довольно пахучий, – я помню, они здесь уже были один раз. Слышите этот шум? С чем только не приходится человеку мириться в этой собачьей стране! У меня голова раскалывается.
Такие прибыльные визиты бывали не часто. День за днем два пионера торговли и прогресса глядели на свой пустой двор, купающийся в дрожащем блеске вертикальных солнечных лучей. У подножия высокого берега молчаливая сверкающая река неустанно катила свои воды. На песчаных отмелях посередине потока гиппопотамы и аллигаторы грелись бок о бок на солнце. И, простираясь во всех направлениях, окружая жалкий расчищенный участок торгового поста, необъятные леса, скрывающие необычайно сложную, фантастическую жизнь, лежали в красноречивом безмолвии немого величия. Эти два человека ничего не понимали, ничем не интересовались, кроме смены дней, отделявших их от возвращения парохода. Их предшественник оставил несколько растрепанных книг. Они подобрали эти обрывки романов и были очень удивлены и заинтересованы, так как раньше им не приходилось читать таких книг. И в течение долгих дней они вели бесконечные глупые споры о сюжетах и героях романов. В центре Африки они познакомились с Ришелье и д'Артаньяном, с Ястребиным Глазом и Отцом Горио и со многими другими. Все эти вымышленные герои послужили темой для разговоров, словно были живыми друзьями. Они не доверяли их добродетелям, угадывали их побуждения, критиковали их успехи, возмущались их коварством или брали под подозрение их мужество. Описания преступлений вызывали их негодование, а нежные и патетические отрывки глубоко трогали. Карлье откашливался и хрипло говорил: «Какой вздор!» У Кайера круглые глаза наполнялись слезами, толстые щеки подергивались; он потирал свою лысую голову и говорил: «Это великолепная книга. Я и не подозревал, что на свете есть такие умные парни». Они нашли несколько старых номеров газеты. Пресса обсуждала то, что ей угодно было высокопарно называть: «Наша колониальная экспансия». Здесь много говорилось о правах и обязанностях носителей цивилизации, о святости просветительной работы, превозносились заслуги тех, кто несет свет, веру и коммерцию в темные уголки земли. Карлье и Кайер прочли, подивились и начали лучше думать о себе.
Как-то вечером Карлье сказал, размахивая рукой:
– Через сто лет здесь, быть может, будет город. Набережные и склады, казармы и… и… бильярдные. Цивилизация, мой мальчик, и добродетель, и всё такое прочее… А потом люди прочтут, что два славных парня, Кайер и Карлье, были первыми цивилизованными людьми, поселившимися в этих местах.
Кайер кивнул головой:
– Да, утешительно об этом думать.
Они как будто забыли о своем умершем предшественнике, но однажды утром Карлье вышел и прочно укрепил крест.
– Бывало, я нервничал всякий раз, как проходил мимо, – объяснил он Кайеру за утренним кофе. – Он так покосился, что и меня тянуло набок. Теперь я поставил его прямо. И ручаюсь, что крепко! Я повис на нем, держась руками за перекладину. Он даже не покачнулся. О, я это здорово сделал!