Пугалки для барышень. Не для хороших девочек
— Нельзя дарить женщине такое, Мередит! — сердито сказала она. — Это все равно что обозвать ее свиньей!
Это была одна из многих психологических пощечин, которые Рона, сама о том не подозревая, отвесила своей дочери. Эту сцену у киоска Мередит запомнила на всю жизнь и с тех пор старалась не покупать поздравительных открыток с картинками, которые даже с большой натяжкой можно было бы трактовать как двусмысленные. Вот почему в последний день каждого учебного года, усилием воли преодолевая засевший в глубине души страх, от которого тошнит и хочется сказаться больной, она через силу тащится на работу. И радостно улыбается, когда благодарит очередного поздравителя. Но, разворачивая каждый сверток, она думает: «Это все равно что обозвать меня слонихой».
Слоны не образуют пары на всю жизнь.
Некоторое время у Мередит был друг по имени Адриан Перди. Он преподавал информатику в средних классах той же школы, и ему, как мне кажется, так и не удалось избавиться от подросткового увлечения ролевыми играми. Дыру, которую оставили в его жизни старые университетские товарищи, перейдя от «Замков и Драконов» к гольфу, заполнил Интернет. Хотя Адриан встречался с Мередит не один год, жил он по-прежнему с матерью, поскольку та считала, что пары, которые начинают жить вместе, не поженившись, не заслуживают свадебных подарков. «Они ничего не принесли в жертву», — говорила она.
У этой Джин Перди в наличии имелись длинный торс, короткие ноги и походка вразвалку. Адриан как-то проговорился Мередит, что все это, вместе взятое, — характерные черты самки тролля (а еще он добавил, что их издавна называют троллопами). С тех пор как только Джин, свято уверенная в своей правоте, начинала рассуждать о чем угодно, от законного права родителей шлепать детей до пользы клетчатки или от средств против засыхания листьев лимонных деревьев до наглости туземцев, ожидающих извинений за то, что делается без их согласия ради их же блага, Мередит тут же представляла себе мать Адриана, выглядывающей из-под деревянного моста в рогатом шлеме викингов.
Джин была твердой и тяжелой, как надгробный камень. После минуты общения с ней Мередит начинало казаться, что она набила об нее синяки. Джин всегда вещала на максимальной громкости, тогда как Мередит старалась говорить как можно тише, словно это могло каким-то образом повлиять на ее массу в сторону уменьшения. Обычно Джин начинала обсуждение диеты с фразы «надеюсь, ты не обидишься, но…». И уже за этими вступительными словами Мередит слышался треск разрываемой ткани, как будто с нее сдирали покровы невидимости. Джин произносила как будто ничего не значащие слова: «Разумеется, это заметно, Мередит… Ты что, думаешь, кто-то может смотреть на тебя без мысли…» А Меридит слышалось: «Толстуха! Толстуха! Толстуха!»
Через некоторое время Мередит усвоила, что слова «надеюсь, ты не обидишься…» следует воспринимать как сигнал к уходу в глухую оборону. Ее тело, возвышаясь, словно монумент, посреди обставленной в стиле Лоры Эшли претенциозной гостиной Джин, оставалось на месте, стойко перенося вербальные побои, тогда как душа ее преспокойно покидала место экзекуции.
Сын Джин Перди больше всего любил в Мередит именно ее плоть. Адриан боготворил каждый грамм ее тела, не говоря уже о килограммах, и был вовсе не против того, чтобы она набирала вес. Лишь бы не сбрасывала, потому что в этом случае она, по его словам, потеряла бы слишком много себя. Как-то раз она шепнула мне, прикрывая рот пухлой рукой, что, когда он занимается любовью, он не может не хватать ее за жировые складки. Хотя она не раз в смущении просила его перестать, он ничего не мог с собой поделать.
Руки Адриана Перди, как и все его тело, отличались неестественной бледностью, у него были ладони белоручки с ногтями тонкими, как чешуйки слюды. Этими руками он взбивал телеса Мередит, словно кот подушку, перед тем как устроиться на ночлег. В те редкие ночи, которые он проводил у нее дома, его хрупкое тельце бледным ободом обвивалось вокруг ее туши, а руки продолжали месить ее плоть даже во сне.
Как-то раз Мередит решила открыть Адриану всю правду о слонах. Хотя они были знакомы уже несколько лет, он подарил ей всего одного слона: вафельницу с пластмассовой крышкой в форме слоновьей головы, Именно в тот момент, когда Мередит доставала эту вафельницу, кстати, после того, как они все утро провели в постели, наслаждаясь ощущением необыкновенной близости, она вдруг поняла, что пришло время рассказать ему обо всем.
Когда он вышел из ванной, она уже была готова произнести что-то вроде: «Адриан, мне очень нравится эта вафельница. Но, если честно, на самом деле я ненавижу слонов. Правда, смешно?» Она представила себе, как засмеется, и он тоже, и вся кухня наполнится весельем и теплом понимания. Но Адриан вышел из ванной с нервным и озабоченным видом. Его белесые волосенки были аккуратно причесаны на висках, однако топорщились на макушке. Он надел свою замшевую куртку и спросил Мередит, нельзя ли пропустить завтрак, потому что у него есть одно важное дело. Потом они сели в машину и куда-то поехали.
Хотя вокруг были хорошо знакомые улицы, Адриан сидел за рулем с таким сосредоточенным видом, будто за одну только ночь они с Мередит попали за границу в совершенно не известный им город. Наконец он остановился на берегу реки, достал из кармана куртки повязку и нервными движениями рук принялся заматывать Мередит глаза. Это была та самая повязка, которой она всегда пользовалась, подолгу принимая ванны. Ей вдруг стало досадно оттого, что он взял ее повязку без разрешения. Потом машина тронулась с места, и они снова куда-то поехали. Сначала Мередит пыталась ориентироваться в пространстве по времени движения и числу поворотов, но вскоре сбилась со счету и окончательно перестала понимать, где они могут находиться.
Через некоторое время она поняла, что Адриан паркует машину. Тут он помогает Мередит выйти и берет ее за руку. Они идут недолго, а вскоре она слышит, как он с кем-то шепчется и как в чьем-то кармане звякнули монеты. Потом что-то металлическое и холодное стискивает ей живот и бока. Кажется, Адриан ведет ее через какой-то турникет: она проходит сквозь него, как вареное яйцо через горлышко бутылки. Лишенная возможности видеть, Мередит, тем не менее, чувствует запах еды и слышит звонкие детские голоса. Адриан шагает рядом с ней, громко рассуждая о необходимости доверия и о том, как легко компенсируют потерю зрения все остальные чувства.
— Ну вот, Мери, можешь снять повязку, — говорит он.
Сначала она зажмурилась от яркого солнца. Потом несколько раз моргнула, а когда привыкла к яркому свету, у нее перед глазами начали возникать картинки, сменявшие друг друга, как в слайд-шоу. Ей даже показалось, что она слышит пощелкивание слайдов в проекторе. И вот что она увидела!
Перед ней стоял, куртуазно преклонив колено, Адриан с подрагивающим в руке букетом белых ромашек.
Щелк!
Неподалеку от Адриана застыл малыш в полосатом джемпере с палочкой от круглого леденца в руке. Красный шарик конфеты завис над землей и никак не может упасть, а малыш улыбается во весь рот, измазанный красной краской.
Щелк!
За спиной у Адриана появилась решетка ограды.
Щелк!
Из-за ограды тянется, покачиваясь, и ложится на плечо замшевой куртки Адриана длинный слоновий хобот…
В слоновьем семействе царит матриархат. Предводитель — это самая старшая и опытная самка в стаде.
Моя тетя Рона, мамина старшая сестра и мать Мередит, совсем не помнит той свинской открытки и драмы у киоска. И если бы Мередит призналась ей, какое глубокое влияние оказал на нее тот случай, Рона добродушно засмеялась бы и сказала: «Девочка моя бестолковая, что за чепуха тебе лезет в голову?» Она считает Мередит самой легкой из своих детей, в том смысле, что та отличается сговорчивостью, всегда покладиста, и всем довольна, и никогда не выходит из себя. Ее можно было бы даже назвать хорошенькой, ведь у нее такая замечательная, безупречно-гладкая кожа и блестящие темно-каштановые кудряшки.