Хроники мегаполиса (сборник)

Свисток судьи – штрафной.
Игрок – легендарный Эдуард Стрельцов – встает со стола, аккуратно складывает газету, медленно, пешком, идет к мячу...
Соперники, стоящие в «стенке», бледнеют и прячутся друг за друга. Закрывают в ужасе глаза.
Удар! Стенка разлетается, мяч летит, как из пушки, виляет по немыслимой траектории, уходит прямо из рук вратаря, влетает в «девятку»... Рвет сетку ворот...
– А еще говорят, что ему запрещали бить пенальти! – бубнил Славка. – Потому что он мог ударом убить вратаря!
– Врут, наверное, – сказал Женька нарочито равнодушным голосом.
...Вечером выстирал форму.
Вывесил на балкон сушиться.
* * *
– Скажите, пожалуйста, вы бы хотели эмигрировать в Америку? Получить визу, легальную работу, жилье?
– А что, можно? – оживился молодой парень.
– Я б хотів, тільки мене там не чекають... – промямлил другой.
– Да куда угодно, – разраженно признался пожилой мужчина.
– Що ви! Я хочу жити у своїй країні! Це моя вітчизна...
– Я поеду. У меня уже там брат с женой устроились.
– А мне вообще не нравится жить в этой стране...
– Я бы хотел.
– Я бы хотела.
– Нет, ну что вы! Как там можно жить среди этих американцев!
– Я не хочу быть эмигрантом. Эмигрантов никто не любит.
– Я бы поехал...
* * *
(...Много машин, но собак нет. Ни одной.
Жестко бежать. Болят лапы. Я должен бежать.
Мокро. Вода с неба. Дождь. Хочется есть...
Хочу есть. Ни одного мусорного бака. Мыши... дождь смыл все запахи. Кроме запаха гари и железа.
Бежать...)
* * *
Была суббота – единственный выходной в рабочей Женькиной неделе.
Ночью шел дождь, и форма не высохла. Женька аккуратно поправил футболку и трусы, перевесил так, чтобы влажные места оказались на воздухе. Выбежал на зарядку, пробежался по обычному маршруту, размялся на пустынной в это время детской площадке, попрыгал на скакалке, подтянулся десять раз на турнике. Когда вернулся, мама уже завтракала – обычно она так рано не вставала.
– Доброе утро!
Он не видел ее несколько дней – утром он уходил, когда она еще спала, вечером она возвращалась, когда спал он. Сейчас, глядя в ее румяное со сна лицо, он понял, что соскучился.
– Привет, ма...
– Можно я дерну тебя за нос?
Он не выдержал и улыбнулся:
– Дергай...
Ее руки пахли травой. То есть Женька знал, что это крем, но все равно всякий раз ему казалось, что это самая настоящая трава. Как в детстве.
– У тебя сегодня съемки?
– Поедем в Лавру. Большой сюжет, будем снимать в пещерах...
Сковородка уже плевалась маслом на плите; Женька автоматически шлепнул на нее одно за другим два яйца. Глазунья смотрела на него сперва пристально, потом со все возрастающим равнодушием и, наконец, тупо и покорно.
Глядя в глаза яичнице, Женька почему-то вспомнил свою украинку. И что она говорила относительно сочинения про Киев; и что его сочинение так и не дописано. Он хотел закончить его вчера, но так устал, что, раскрыв тетрадку, сразу и закрыл ее...
Украинская мова шла вторым уроком. Литература – третьим; двух коротких перемен явно не хватит, чтобы добить сочинение, которое киснет уже две недели.
– Ма...
Мама сразу поймала Женькину многообещающую интонацию. И перестала жевать:
– Что?
– Ты мне обещала съемки показать...
Мама проглотила кусок бутерброда, отхлебнула кофе из чашки – не сводя с Женьки испытующего взгляда:
– У тебя же школа?
– Да что за школа, – Женька махнул рукой. – Два труда, два украинских... еще история, кажется...
Мама молчала.
Женька знал, что ей льстит интерес к ее работе и обижает равнодушие. А он, сын, слишком часто бывал равнодушным – ну не интересовали его все эти политические разборки, опросы на улицах и собачьи свадьбы. Маминым сюжетам он предпочитал спортивные программы – а ее это обижало.
– Ты знаешь, ма, я так давно в Лавре не был... Так интересно, как ты пещеры снимешь...
Он шел ва-банк, потому что мама же не глупая, она прекрасно понимает природу Женькиной заинтересованности.
– Я за всю четверть ни одного дня не пропустил. А тут... два труда... Ты мне потом записку напишешь.
– А так можно? – спросила мама после паузы, и Женька понял, что победил.
* * *
Это прямо праздник какой-то!
В микроавтобусе с надписью «телевидение» они прокатились по городу, и разомлевшему от такой удачи Женьке даже пришли на ум два-три предложения на тему «Почему я его люблю». Наверное потому, что в этот момент он действительно любил его – перекресток перед стадионом «Динамо», вычурные фасады Печерска, парк, Мариинский, зеленеющие липы, пулемет перед станцией метро «Арсенальная», снова липы, сирень, каштаны...
В Лавру вошли не через главный вход, а через боковой; на этой круто спускающейся вниз улочке Женька никогда раньше не был. Слева тянулась крепостная стена с окошками, навстречу шли два высоких черных монаха, Женьке на секунду показалось, что его перебросили в другой мир, в другое время...
Откуда-то вынырнуло семейство попрошаек, затараторили, обращаясь к маме, и Женька тут же спустился с небес на землю. Едва отбились...
Археолога звали Максимом. Они с мамой поздоровались, как давние знакомые; мама сказала оператору, что первым делом надо отснять вид с колокольни, оператор стал возражать, и они в мамой слегка погрызлись. Победа, как всегда, осталось за мамой; Максим сказал, что пока подберет им комбинезоны, чтобы лезть в пещеры. Втроем – мама, Женька, оператор – прошли к недостроенному Успенскому Собору, и кирпичные дорожки с поперечными выступами-ступеньками были похожи на корабельный трап. Небольшими стадами бродили по заповеднику экскурсанты; снаружи царило солнце, внутри колокольни было темно и прохладно, и крутые ступеньки, раз начавшись, никак не желали заканчиваться.
– То же самое в Соборе Святого Петра в Риме, – прервала молчание мама.
Женька никогда не был в Риме. Но надеялся когда-нибудь попасть – может быть, уже скоро...
Он помогал оператору нести штатив. И мама, и оператор скоро выдохлись; Женька легко обогнал их.
– Ну, видно, что ты футболист, – уважительно сказал оператор откуда-то снизу, из-под ног.