Башня из пепла

Период под названием «я-слишком-стар-для-комиксов» продолжался около года. Каждый раз, когда я заходил в кондитерский магазин на Келли-Паркуэй, чтобы купить конфеты, мой взгляд натыкался на обложки новых комиксов, и некоторые из них казались мне ужасно интересными — новые истории, новые герои, новые приключения...
Первый выпуск «Американской лиги справедливости» положил конец моему почти годичному пребыванию в рядах взрослых. Я всегда любил «Уорлдс файнест комикс», где Супермен и Бэтмен выступают в одной команде, но «Американская лига» объединила всех главных героев комиксов! На обложке первого выпуска был изображен Флэш, который играл в шахматы с трехглазым инопланетянином. Все они являлись членами «Лиги», и как только одного захватывали в плен, на сцене появлялся другой.
Как-то незаметно ящик из-под апельсинов снова оказался забитым до самого верха. И это прекрасно, потому что иначе я бы не подошел к стойке с комиксами в 1962 году и не обнаружил четвертого выпуска довольно странного вида книги, которая имела наглость называться «Лучший в мире сборник величайших комиксов». Ее выпустило в свет мало кому знакомое третьесортное издательство, известное тем, что печатало совсем не страшные комиксы про чудовищ. Однако мне сразу стало ясно, что на ее страницах действует команда супергероев — такие штуки приводили меня в восторг. Я купил книгу (несмотря на то, что она стоила двенадцать центов, в то время как комиксы обычно продавались не дороже десяти), и это изменило мою жизнь.
Это и в самом деле оказался сборник лучших в мире комиксов! Стэн Ли и Джек Кирби решили изменить мир смешных книжек, «Фантастическая четверка» нарушала все правила. Один из них был чудовищем (и он мгновенно стал моим любимцем) во времена, когда герой просто обязан был быть красавцем. Они являлись членами одной семьи, а не лиги, сообщества или отряда и, как и в настоящей семье, постоянно друг с другом ругались. И они были личностями! Героев из «Лиги справедливости» можно было отличить друг от друга только по костюмам и цвету волос (Атом не вышел ростом, Марсианский Охотник за головами был зеленого цвета, а у Красотки имелась грудь, но в остальном они, как две капли воды, походили друг на друга). В комиксах появились герои с характерами, и в 1961-м это стало открытием и настоящей революцией.
Первые мои опубликованные слова («Дорогие Стэн и Джек...») появились в двадцатом номере «Фантастической четверки» (был август 1963 года) в колонке для писем. Главная мысль моего глубокого, умного, аналитического послания заключалась в том, что пришла пора Шекспиру подвинуться и дать место Стэну Ли. Зачем-то в конце моего восторженного отзыва Стэн и Джек напечатали мое имя и адрес.
Чуть позже я обнаружил в нашем почтовом ящике письмо.
Письмо для меня? Потрясающе! Все, кого я знал, жили либо в Байонне, либо в Нью-Джерси, и никто никогда не присылал мне писем. Внутри лежал список имен и говорилось, что если я отправлю на имя, значащееся первым в списке, четверть доллара, затем вычеркну его и напишу свое в самом конце, а потом отошлю четыре копии, то через несколько недель получу 64 доллара. Этого хватило бы, чтобы в течение нескольких лет спокойно покупать «смешные книжки» и «Милки Вэй». Вот почему я прикрепил скотчем четверть доллара к списку, положил его в конверт, отправил по адресу, который значился первым, и стал ждать, когда на меня свалится огромное богатство.
Я не получит ни одной монеты, впрочем, вместо денег пришло кое-что получше. Так случилось, что парень, чье имя стояло в списке первым, выпускал фэнзин с комиксами, который стоил двадцать пять центов. Очевидно, он решил, что я оплатил заказ, и прислал мне фэнзин, напечатанный на выцветшей фиолетовой бумаге, с отвратительно написанной историей, иллюстрированной жалкими картинками,— но мне было все равно. Я обнаружил в журнале статьи, письма, критику и даже самодеятельные комиксы, в которых действовали неизвестные мне герои. Кроме того, там имелись обзоры других фэнзинов, еще покруче этого. Я отправил по почте очередную порцию четвертаков, и вскоре по самые уши увяз в детских комиксах.
Сегодня комиксы — это целая индустрия. «Сан-Диего Комикон» превратился в громадное торговое шоу с толпами поклонников, в десять раз превышающими те, что собираются на ежегодный конвент фантастов, а туда съезжаются писатели и фанаты фантастики со всего света. Некоторые мелкие независимые издания продолжают выходить и по сей день, но настоящих комиксовых фэнзинов, какие были прежде, увы, больше нет. Торгующие давным-давно захватили храм в свои руки. Акт осквернения кажется еще более циничным потому, что комиксы Золотого века продаются запаянными в пластик — затем, чтобы не дай бог они не потеряли свою коллекционную ценность (лично я считаю, что того, кто это придумал, следует самого запаять в пластик). И больше никто не называет их «смешными книжками».
Сорок лет назад все было иначе. Комиксы еще только обретали своих поклонников, а Комиконы находились в самом зародыше (первый состоялся в 1964 году и проходил в маленькой комнатке на Манхэттене, его организовал любитель жанра по имени Лен Вейн). Что касается фэнзинов с комиксами, то их выходили сотни. Некоторых из них, вроде «Альгер эго», выпускали вполне взрослые и серьезные люди, имевшие нормальную работу и семьи. Самые лучшие печатались профессионально, на фотоофсете или полиграфических печатных машинах, но таких было мало, в основном использовали гектографы или ксероксы. («Взлет», который со временем стал одним из крупнейших изданий, сначала размножали при помощи копирки.)
Практически в каждом таком фэнзине имелась одна или две страницы объявлений, где читатели могли предложить на продажу старые номера и заказать новые. В одном из таких объявлений я прочитал, что какой-то парень из Арлингтона, штат Техас, продает двадцать восьмой номер «Смелых и отважных»,— именно в нем впервые появилась «Американская лига справедливости». Я отправил ему четвертак в конверте, и он прислал мне фэнзин с комиксами и очень неплохой рисунок на куске картона, изображавший воина-варвара. Так началась моя дружба с Говардом Уолдропом, которая продолжается вот уже много лет. Как же давно это было? Ну, почти сразу после того, как я получил письмо, Джон Кеннеди прилетел в Даллас.
Мое существование в этом диковинном и полном чудес мире не ограничивалось только чтением фэнзинов. После того как меня напечатали в «Фантастической четверке», появляться на страницах других фэнзинов стало совсем не трудно. Стэн и Джек предложили на суд читателей еще несколько моих хвалебных писем, и вот я уже покатился по наклонной плоскости — от писем к коротким статьям, а через некоторое время получил собственную колонку в фэнзине «Комик уорлд ньюс», где вносил предложения на тему, как «спасти» те из комиксов, которые мне нисколько не нравились. Несмотря на полное отсутствие способностей к рисованию, я даже сделал несколько иллюстраций. Одну из них поместили на обложке: Человек-Факел пишет название журнала огненными буквами. Поскольку фигуру окружало пламя, рисовать ее было легче, чем персонажа с носом, губами, пальцами, мышцами и всем остальным.
Во время первого года обучения в Маристе я продолжал мечтать о том, чтобы стать астронавтом, и не просто каким-нибудь, а первым, кто высадится на Луну. До сих пор помню тот день, когда кто-то из старших спрашивал каждого из нас, кем мы хотим быть, и весь класс разразился гомерическим хохотом, услышав мой ответ. За год до окончания мы получили задание написать эссе о будущей профессии, и я выбрал художественную литературу (мне удалось выяснить, что средний писатель зарабатывает своими рассказами 1200 долларов в год, и это открытие произвело на меня такое же жуткое впечатление, как тот ужасный смех). В промежутке между этими годами произошло очень важное событие, которое заставило меня навсегда отказаться от своей первоначальной мечты: я активно начал писать для фэнзинов.
У меня была древняя пишущая машинка, найденная на чердаке тетушки Глэдис. Черная половина красно-черной ленты так износилась, что буквы получались едва различимыми, но я восполнял этот недостаток тем, что с силой колотил по клавишам и буквы впечатывались в бумагу. Внутренняя часть «е» и «о» нередко вываливалась, оставляя на бумаге дырки. Красная половина ленты была относительно свежей; я использовал красный цвет, чтобы выделять отдельные слова, поскольку ничего не знал про курсив, как, впрочем, и про поля, двойной пробел и копирку.