Крепость

— Адмирал, — сказал он и тихонько стукнул конвертом по ладони. — Адмирал, вам известно, какой сегодня день?
Кронштет нахмурился.
— Шестое апреля, — ответил он.
— Да, шестое апреля тысяча восемьсот двадцатого года. Прошло ровно двенадцать лет с тех пор, как вы встретились с генералом Сухтеленом на Лонане и отдали Свеаборг России.
Старик медленно покачал головой.
— Прошу вас, майор. Вы всколыхнули воспоминания, которые я давным-давно запрятал в самые дальние уголки памяти. Я не хочу говорить про Свеаборг.
Глаза Баннерсона метали молнии.
— Не хотите? Плохо. Вы бы предпочли вспомнить про Руотсинсалми, верно? Но мы не станем обсуждать ваши победы, а поговорим про Свеаборг, желаете вы этого или нет.
В его голосе прозвучала такая ярость, что Кронштет вздрогнул.
— Хорошо, майор. Мне пришлось сдаться. Окруженный со всех сторон льдом, Свеаборг был уязвим. Наш флот оказался в опасности. Порох кончался.
Шведский офицер окинул его презрительным взглядом.
— У меня имеются документы, — сказал он, показывая на конверт, — которые доказывают, как сильно вы ошибались. Факты, адмирал!
Резким движением он разорвал конверт и швырнул бумаги на кровать Кронштета.
— Двенадцать лет назад вы сказали, что враг превосходит нас числом, — начал он, и его голос зазвучал сурово и холодно. — Это было неправдой. Русским едва хватило людей, чтобы взять крепость, когда мы ее сдали. У нас было семь тысяч триста восемьдесят шесть солдат и двести восемь офицеров, гораздо больше, чем у русских. Двенадцать лет назад вы заявили, что Свеаборг невозможно удержать зимой из-за льда. Чушь! У меня имеются письма лучших военных стратегов Швеции, Финляндии и России, которые утверждают, что Свеаборг был очень силен, вне зависимости от времени года.
Двенадцать лет назад вы говорили о страшных обстрелах могучей русской артиллерии. Ее не существовало. У Сухтелена имелось не более сорока шести пушек, в том числе шестнадцать мортир. У нас же было в десять раз больше.
Двенадцать лет назад вы утверждали, что у нас заканчивается провиант, а запас пороха катастрофически истощился. И опять вранье! У нас было девять тысяч пятьсот тридцать пять пушечных снарядов, десять тысяч патронных сумок, два фрегата и более ста тридцати маленьких кораблей, достаточно шкиперского имущества и продовольствия столько, что нам хватило бы на несколько месяцев, а также три тысячи бочонков пороха. Мы вполне могли дождаться помощи от Швеции.
— Прекратите! — выкрикнул адмирал и зажал руками уши. — Прекратите! Я не желаю вас слушать. За что вы меня мучаете? Неужели вы не можете оставить старика в покое?
Баннерсон наградил его презрительным взглядом.
— Я не буду продолжать, — сказал он. — Но я оставлю вам документы. Можете сами их прочитать.
Кронштет задыхался, хватал ртом воздух.
— Это возможность… — с трудом выдавил из себя он. — Возможность сохранить все для Швеции.
Баннерсон рассмеялся, и его горький смех прозвучал жестко и безжалостно.
— Возможность? Я был одним из ваших курьеров, адмирал. Я знаю, какую возможность предоставили вам русские. Они задержали нас на несколько недель. Так когда я добрался до Стокгольма? Когда доставил ваше сообщение?
Старик медленно поднял голову и посмотрел Баннерсону в глаза. Он смертельно побледнел, у него заметно дрожал руки.
— Третьего мая тысяча восемьсот восьмого года, — сказал Баннерсон, и Кронштет вздрогнул, словно его ударили.
Швед повернулся и направился к двери. Затем, остановившись на пороге, снова посмотрел на адмирала.
— Знаете, — проговорил он, — история забудет Бенгта и что он попытался сделать, и будет помнить полковника Ягерхорна лишь как первого финского националиста. Но насчет вас у меня нет уверенности. Вы живете в русской Финляндии на свои жалкие тридцать сребренников. — Он покачал головой. — Что, адмирал? Что скажет о вас история?
Он не услышал ответа. Граф Карл Олоф Кронштет, вице-адмирал флота, герой Руотсинсалми, плакал, зарывшись лицом в подушку.
Через день он умер.
 
 
 
Надеждой, растаявшей в мареве крыш,
 
Несчастьем, обманом, бичом —
 
Любым из имен назовите, но лишь
 
Не тем, что он был наречен.
 
Его соименникам быть каково
 
С клеймом его имени, ядом его?
 
Мерзейшую мерзость всех стран и времен
 
Сгребите, смешайте в одно,
 
И смесь назовите таким из имен.
 
Чтоб слух разъедало оно, —
 
Свеаборг предавшего имя черней
 
Любой черноты, всех чудовищ страшней.
 
 
 
Й. Л. Рунеберг. Сказания прапорщика Столя