Тузы за границей

С этими словами он в упор посмотрел на Кристалис.
– Все прекрасно, – заверил его Тахион, прежде чем Кристалис успела произнести хотя бы слово. – Однако мне хотелось бы знать, зачем эти tomtom…
– Тонтон, – поправил его Рэй.
Такисианин взглянул на него.
– Да, конечно. Зачем эти тонтон, как их там… в общем, ваши люди следят за нами?
– Как зачем? Чтобы защитить вас от инцидентов, подобных тому, что произошел сегодня днем.
– Чтобы защитить меня? Он не защищал меня! – возразила Кристалис. – Он избивал нищих.
Каликст пристально посмотрел на нее.
– Может, они и выглядели как нищие, но сейчас наш город наводнили нежелательные элементы. – Он оглядел почти пустой зал, потом просипел еле слышно: – Коммунистические элементы, понимаете? Они недовольны прогрессивным режимом пожизненного президента Дювалье и угрожали свергнуть его правительство. Без сомнения, эти «нищие» были коммунистическими агитаторами, которые пытались спровоцировать столкновение.
Кристалис молчала: она уже поняла, что говорить что-либо бессмысленно. У Тахиона тоже был недовольный вид, но и он решил не развивать эту тему. В конце концов, им предстоит пробыть на Гаити еще один день, а потом они отправятся в Доминиканскую Республику, на другой конец острова.
– Кроме того, – продолжал Каликст с улыбкой столь же уродливой, как и его рубцы, – я должен уведомить вас, что сегодняшний ужин в Пале-Насьональ [10] – это официальный прием.
– А после ужина? – спросил Рэй, откровенно меряя Каликста взглядом.
– Прошу прощения?
– После ужина что-нибудь намечается?
– Разумеется. Мы подготовили несколько развлекательных мероприятий. Сначала прогулка по Марш-де-Фер – Железному рынку, где продаются изделия народных промыслов. Национальный музей будет работать допоздна для тех, кто пожелает ознакомиться с нашим культурным наследием. Знаете, – похвастался Каликст, – среди наших экспонатов есть якорь с «Санта-Марии», который коснулся дна во время первой экспедиции Колумба в Новый Свет. Кроме того, в нескольких наших всемирно известных ночных клубах запланированы празднества. А для тех, кого интересуют более экзотические местные обычаи, мы организовали поездку в унфор.
– В унфор? – переспросила Соколица.
– Oui. Это храм. Церковь. Вудуистская церковь.
– Звучит заманчиво, – заметила Кристалис.
– Это должно быть поинтереснее, чем разглядывать якоря, – беззаботно отозвался Рэй.
Каликст улыбнулся одними губами; ни на что иное эта улыбка не распространялась.
– Как вам будет угодно, мсье. А сейчас мне пора идти.
– Так что с полицейскими? – осведомился Тахион.
– Они продолжат защищать вас, – холодно ответил Каликст и покинул зал.
– Не стоит из-за них беспокоиться, – сказал Рэй, – по крайней мере, пока я рядом.
Он молодцевато подбоченился и стрельнул глазами в сторону Соколицы, которая уткнулась в свой бокал.
Кристалис очень хотелось бы разделять уверенность Рэя. Что-то пугающее было в этом тонтон-макуте, который сидел в углу зала и смотрел на них из-за своих непроницаемых для чужих взглядов очков. Кристалис не верила, что он здесь затем, чтобы защитить их. Ни на единую секунду.
В особенности Ти Малис любил ощущения, связанные с сексом. Обычно, когда ему хотелось испытать их, он присасывался к какой-нибудь женщине, потому что, как правило, женщины, в особенности искушенные в самоудовлетворении, способны поддерживать состояние наслаждения гораздо дольше мужчин. Разумеется, существовали многочисленные оттенки и нюансы сексуальных ощущений – еле уловимые, словно прикосновение шелка к чувствительному соску, или оглушительные, как бурный оргазм, исторгнутый у задыхающегося мужчины, – словом, у каждого были свои излюбленные методы.
Сегодня ему не хотелось ничего особенно экзотического, поэтому он присосался к молодой женщине, обладавшей обостренным тактильным восприятием, и наслаждался тем, как она ублажала сама себя, когда к нему с докладом вошел его слуга.
– Сегодня вечером они все будут присутствовать на ужине, а потом группа разойдется по различным развлекательным мероприятиям. Думаю, нетрудно будет заполучить одного из них. Или даже больше.
Он довольно неплохо понимал речь своих слуг. Ведь это же был их мир, так что Ти Малису пришлось приспособиться к нему, в том числе научиться связывать определенные значения со звуками, которые издавали их губы. Он, разумеется, не мог бы ответить словесно, даже если бы и захотел. Во первых, его губы, язык и небо не были приспособлены для этого, а во вторых, его рот был прикреплен к шее слуги, а узкая полая трубка языка погружена в его сонную артерию.
Но он хорошо знал своих слуг и без труда угадывал все их потребности. Так, у пришедшего с докладом мужчины их было две: его глаза были прикованы к гибкой нагой женщине, которая как ни в чем не бывало продолжала свое занятие, но в то же время он жаждал поцелуя своего господина.
Ти Малис хлопнул тощей бледной рукой, и слуга с готовностью скинул штаны и забрался на женщину. Та протяжно охнула, когда его член вошел в нее.
Ти Малис пропустил по языку струйку слюны в сонную артерию своей служанки, запечатал отверстие в ней, потом, словно хилая бледная обезьянка, перебрался на спину к мужчине, обхватил его за плечи и впился языком в его кожу, чуть пониже обширного рубца на боку шеи.
Слуга замычал от удовольствия, когда язык его господина проник в сонную артерию и принялся перекачивать кровь в свое тщедушное тельце – так Ти Малис добывал кислород и питательные вещества, поддерживавшие его жизнь. Он оседлал мужчину, а тот оседлал женщину, и все трое слились в невыразимом наслаждении.
Даже когда сонная артерия служанки внезапно разорвалась, как это иногда случалось, и обдала всех троих фонтаном теплой и липкой алой крови, они не остановились – настолько процесс оказался в высшей степени захватывающим и восхитительным. Когда все закончилось, Ти Малис понял, что ему будет недоставать этой женщины – у нее была такая немыслимо чувствительная кожа, – но чувство утраты уже заглушалось предвкушением чего-то нового.
Предвкушением новых слуг и тех необычайных способностей, которые у них будут.
 
II
Пале-Насьональ царил над северной частью огромной открытой площади почти в самом сердце Порт-о Пренса. Архитектор позаимствовал облик здания Конгресса в Вашингтоне, снабдив дворец в точности таким же портиком с колоннадой, длинным белым фасадом и центральным куполом. С южного конца площади напротив него высились строения, которые очень походили на казармы – и на самом деле ими являлись.
Внутреннее убранство дворца являло собой разительный контраст со всем остальным, что Кристалис до сих пор видела на Гаити. Впрочем, для его описания вполне хватало одного слова – «роскошь». Их ноги утопали в пушистых коврах; мебель и безделушки, расставленные вдоль стен коридора, по которому их вели облаченные в яркую униформу гвардейцы, представляли собой подлинные произведения искусства; люстры, свисавшие с высоких сводчатых потолков, были сделаны из превосходного хрусталя.
Пожизненный президент Жан-Клод Дювалье и его супруга, мадам Мишель Дювалье, выстроились в линию вместе с прочими гаитянскими высокопоставленными лицами и чиновниками. Бэби Док Дювалье, который унаследовал Гаити в тысяча девятьсот семьдесят первом году, когда умер его отец, Франсуа Дювалье, походил на толстого мальчишку, втиснутого в не по размеру тугой смокинг. Кристалис нашла, что вид у него скорее наглый, чем умный, скорее жадный, чем хитрый. И как он умудрялся удерживать власть над страной, балансировавшей на грани упадка?
Тахион, который вырядился в нелепый персиковый смокинг из жатого бархата, занял место справа от него и сейчас представлял Дювалье участникам делегации. Когда очередь дошла до Кристалис, Бэби Док сжал ее руку и уставился на нее с таким завороженным видом, с каким ребенок смотрит на новую игрушку. Он что-то пробормотал по-французски и продолжил глазеть на нее, когда она отошла.