Любовники и лжецы. Книга 2
Она села и стала смотреть в пустоту. Ну конечно, это же настолько очевидно! В ее мозгу прокручивалось все, вплоть до мельчайших деталей сегодняшнего вечера: беседа Хоторна с Мелроузом, последовавший за этим разговор Мелроуза с Дженкинсом. Она оказалась в эпицентре очень крупной политической игры. Здесь было место и кнуту, и прянику – классический прием.
– Все понятно, – произнесла она, взглянув на Дженкинса. – Мелроуз приказал тебе похоронить эту тему.
– Ни хрена общего это с Мелроузом не имеет! – сразу же окрысился Дженкинс. – Это я так решил. А ты, Джини, делай, как я тебе говорю, и не выпендривайся!
– Оставь меня в покое, Николас, – резко встала Джини и поняла, что она вне себя от бешенства – Ты что, за идиотку меня принимаешь? Господи, мы целый вечер сидим на этом дурацком приеме, слушаем всю эту болтовню о свободе прессы, я почти начинаю в нее верить, и что происходит дальше?! Хоторн что-то потихоньку шепчет на ухо своему старинному дружку Мелроузу и вслед за этим – тема закрыта. К черту все это, Николас! А мне-то казалось, что главное в редакторе – это удержаться, когда на него начинают давить.
Лицо Дженкинса побагровело еще больше.
– Джини, я готов забыть все, что ты мне сейчас наговорила, но повторяю тебе еще раз: Мелроуз тут ни при чем. Он и знать не знает об этой истории.
– Хватит, Николас, не надо пудрить мне мозги! Мелроуз все прекрасно знает. И если ему обо всем рассказал не ты, значит, это сделал его приятель Хоторн.
– Слушай, – не обращая внимания на ее слова, продолжал Дженкинс, – я пересматривал всю нашу редакционную политику и решил, что мы должны быть аккуратнее со всеми этими сексуальными и скандальными историями, вот и все. «Ньюс» должна опираться в первую очередь на своего читателя из среднего класса…
– Да ладно тебе! Мы и так уже зашли слишком далеко и оттолкнули от себя этого читателя. Недавно я уже слышала точно такие же аргументы. И знаешь, от кого? От американского посла в Лондоне. Он кормил ими меня, он накормил ими Мелроуза, и тот их проглотил. Кроме того, ему, конечно, доставило удовольствие вступиться за своего друга Хоторна, поэтому он надавил на тебя, а ты тут же и сломался. Блестяще! И часто ли ты пересматриваешь «всю редакционную политику» за один вечер или даже в течение пятнадцатиминутного выступления?
– Все, хватит! – Плотно сжав губы, Дженкинс отвернулся в сторону. – Прости за то, что я так говорю, но это женская реакция, типичная женская реакция. Куда бы ты ни взглянула, Джини, ты повсюду видишь заговоры мужчин, – резко взмахнул он рукой. – В любом случае, хочу тебе напомнить, что я не обязан растолковывать редакционную политику своим репортерам. А если тебе это не нравится, сама знаешь, что делать.
– Уволиться, Николас? О нет, этого я не сделаю. В конце концов, мой чертов хозяин только что пригласил меня на один из своих знаменитых обедов. Это мне очень поможет. Если только я не почувствую, что приглашение связано с рядом обязательных условий. Например, чтобы я согласилась быть хорошей маленькой девочкой, оставить в покое Хоторна и играть в мячик. Если я на это не пойду, то приглашение на обед, судя по всему, в скором времени отменят. Кто знает, может быть, меня даже уволят. Господи, до чего же меня тошнит от всего этого!
– Ну послушай, послушай, – внезапно встревожился Дженкинс, – никто не говорит ни о каких увольнениях. – Его тон вдруг стал миролюбивым. – Мы не хотим терять тебя, Джини. Я не хочу.
– Ну конечно. Ты просто боишься, что я отнесу эту историю в какую-нибудь другую газету, которой она очень понравится.
Дженкинс открыл рот, чтобы бросить какую-то сердитую реплику, но тут же вновь закрыл его. Джини не удивилась бы, если бы он уволил ее здесь же и сейчас же, поэтому ей было вдвойне интересно, почему Дженкинс продолжает говорить с ней таким миролюбивым тоном.
– Послушай, Джини, – сказал он, – ты слишком бурно на все реагируешь. Это не повод для того, чтобы увольняться. Ты просто должна научиться смотреть фактам в лицо. Ну хорошо, не получилось с этой историей, но есть же и другие. Помнишь, мы говорили о Боснии? Почему бы еще раз не обсудить эту идею и…
Он продолжал говорить в том же духе, а Джини смотрела на него – холодно, с нарастающим отвращением. Если уж он готов опять говорить о Боснии, значит, ему и впрямь отчаянно надо добиться двух целей: отвлечь ее от этой истории и не позволить отнести ее в другую газету. Девушка отвела глаза от своего шефа, окинула взглядом комнату и вдруг вспомнила, что у стен ее квартиры вполне могут быть уши. В гневе она начисто забыла об этом, но сейчас подумала, что вполне может обернуть этот факт в свою пользу. Если кто-то сейчас подслушивает их, почему бы не сказать им то, что они так жаждут услышать! Она позволила Николасу Дженкинсу поговорить еще немного, а когда тот наконец закончил, пожала плечами и вздохнула.
– Ну ладно, ладно, – осторожно сказала она. – Возможно, ты и прав, Николас. Может быть, я действительно слишком болезненно все воспринимаю. Просто для меня это было неожиданностью, вот и все. – Джини помолчала. – А ты это серьезно насчет Боснии?
– Конечно, конечно! – просиял Дженкинс. – Не сомневайся, Джини. Я на самом деле ценю то, что ты делаешь в «Ньюс». Женская подпись под репортажами из Боснии, возможно, даже твоя фотография, – я думаю, это может неплохо сработать.
– Ну что ж, если это и впрямь возможно…
– Это возможно. Это более чем возможно. Слушай, Джини, с тобой ведь уже договорились по поводу обеда у Мелроуза на следующей неделе. Мы можем обсудить кое-какие темы для репортажей, чтобы идти к нему не с пустыми руками. Тебе это здорово поможет. Не отказывайся раньше времени.
– Но для этого я должна согласиться и оставить историю Хоторна?
– Да. И больше никогда и ни с кем о ней не трепаться.
– Хорошо, – улыбнулась Джини. – Считай, что ты меня купил, Николас. Мне не хотелось признаваться в этом раньше, но, честно говоря, в этой истории мне пока все равно так и не удалось достичь маломальского прогресса. Ниточек было много, но все они неизменно приводили в тупик. Над ними можно было работать месяцами и в итоге так ничего и не узнать. У Паскаля точно такое же чувство. Мне не очень-то хотелось бы всем этим заниматься – только время терять. А вот если бы действительно что-то получилось с Боснией…
– Джини, считай, что мы обо всем договорились. Не надо лишних слов.
– И вот еще что, Николас… Я страшно устала. Вся эта история с Хоторном буквально выжала меня. Не буду вдаваться в детали, это не самое главное, но признаюсь, что страху я натерпелась изрядно. Мне бы хотелось взять отпуск, хотя бы короткий. Кроме того, у меня накопились кое-какие отгулы.
– Никаких проблем! Бери отпуск, ты его заслужила. Неделя? Две?
– Две недели было бы просто замечательно. Правда можно, Николас?
Дженкинс считал, что он победил, и поэтому буквально источал благожелательность. Он подошел к девушке и положил руки ей на плечи.
– Решено. Две недели. Погрейся на солнышке, забудь о работе, о редакции. В течение двух недель чтобы я тебя не видел и не слышал, – широко улыбнулся он. – Я же на это время забуду, что ты моя сотрудница. А потом возвращайся с отличным загаром, и мы начнем думать о хорошей работе для тебя. Или, если хочешь, сначала сходи на обед к Мелроузу, а потом отправляйся в отпуск. Короче, тебе решать.
– Думаю, я все же схожу к Мелроузу. А потом полечу в какие-нибудь экзотические края. Господи, вот здорово-то! Наконец-то увижу солнышко после этого бесконечного дождя.
Дженкинс похлопал ее по плечу и направился к двери.
– Я знал, что ты меня поймешь, – сказал он, обернувшись. – Молодец, Джини! Умная девочка!
После его ухода Джини легла в постель и в который раз принялась прокручивать в голове все детали этой истории. Ей было не по себе, она боялась, что в любой момент может зазвонить телефон и она снова услышит приглушенный мужской шепот. Однако этой ночью ей не звонили. Проснувшись утром, она подумала, не разговор ли с Дженкинсом стал причиной того, что эта ночь прошла спокойно.