Преступники и преступления. Законы преступного мира. Обычаи, язык, татуировки

 
Преступники и преступления
Законы преступного мира
Обычаи. Язык. Татуировки
 
Вместо предисловия
Мы перешагнули черту, за которой начинается криминальный беспредел. Сегодня многие поют дифирамбы прошлому, где даже уголовный мир был «лучше, благороднее». Уголовники старой закваски с ужасом наблюдают за рождением новой криминальной империи, которая не приемлет старых блатных традиций и понятий. Блатной мир, который создавался потом и кровью в течение века, рассыпался за последнее десятилетие. Нынешний криминал даже не поменял окраску. Он изменился практически полностью. Старая уголовная элита, разбитая туберкулезом и язвами, доживает свой век на особом и крытом режимах. Их достойной смене тяжело конкурировать с новой криминальной формацией — бандитами (их воры прозвали отмороженными и спортсменами): автомат уравнял их.
Блатной мир постепенно отходит в небытие. Он еще сохраняет власть в тюремно-лагерной системе, но на свободе чувствует себя рыбой, выброшенной на сушу. Вышедшие после многолетней отсидки воры в законе первыми ощутили ветер перемен. В нынешнем криминальном мире сидеть вдруг оказалось не престижно. Воровскую корону можно купить за деньги, на смену блатной фене пришел сленг «новых русских», а у руля преступности стали совсем другие люди, брезгливо отвернувшиеся от профессиональных уголовников. Понятия лагерного и криминального авторитета разделились. Чтобы устранить кого-нибудь из них, не обязательно созывать воровскую сходку: достаточно заплатить ликвидатору. Сегодня внутри преступного клана идет борьба между блатными и спортсменами. Ни одна из сторон не собирается сдавать своих позиций, потому что и те, и другие не имеют другой специальности, кроме воровства и душегубства. Иногда наступает перемирие: организованная преступность не терпит анархии. Как и всякая структура, она стремится к порядку в своих рядах. Кровавые междоусобицы им не выгодны экономически. Любая война — это, прежде всего, расходы. Когда идет волна отстрелов, становится понятным, что отношения выясняют уже не отдельные фирмы, а их «крыши».
Блатной мир имеет вековую историю, свою субкультуру — язык, изобразительное искусство, законы, титулы, традиции. Всему этому он обязан каторге и ГУЛАГу, которые выпестовали из огромной армии дешевой рабсилы генералов, управляющих ею изнутри.
Пенитенциарная иерархия начала зарождаться в конце прошлого века. Укрепление сыскной и тюремной структур в царской России вынудило уголовный клан, разбитый на отдельные шайки, банды, малины, объединиться. Он выработал инструменты зашиты: свой язык, нательную символику, способы тайной связи. Зона в то время была представлена тюрьмами и каторгой — прародителями Главного управления лагерей. У истоков лагерной иерархии стояли профессиональные преступники-рецидивисты.
К началу XX века в местах лишения свободы уже существовали четыре когорты из числа рецидивистов: «шпана» (или «шпанка»), «храпы», «иваны» и «игроки». К «шпанке» относилась низшая прослойка осужденных, не имевшая авторитета и прислуживавшая преступной элите. «Храпы» держали нейтралитет, сторонились любых конфликтов, но в то же время могли их спровоцировать, чтобы поиметь из ссор свою выгоду. «Иваны» состояли из разбойников, грабителей, хулиганов, которые шли к власти с кулаками.
И, наконец, «игроки» — самая образованная и уважаемая каста. В нее входили уголовники, промышляющие в игорных домах и клубах. Большинство из них были карточными шулерами.
Элита не обладала полной властью на каторге и не могла стать вершителем человеческих судеб. Некоторое давление на администрацию оказывали лишь «игроки», благодаря интеллекту и традициям. Внутри своей касты «игроки» соблюдали жесткую дисциплину, имели личную охрану из числа «иванов» и держали на каторге общую денежную кассу. Тем не менее, последнее слово в зоне оставалось за плац-майорами. Для реальной власти не хватало инструмента, который позволил бы шантажировать администрацию исправительных структур. Такой инструмент у рецидивистов появился лишь с возникновением ГУЛАГа…
Уголовная жизнь и лагерные будни в общественном сознании до недавнего времени были пронизаны романтизмом и сентиментальностью. Это заметно по блатным песням, литературе, татуировкам. Ни в одной стране мира профессиональные уголовники не были настолько привлекательны для общества, как в СССР. Возможно, это объяснялось внутренним протестом против коммунистической диктатуры. Огромная масса политзаключенных, брошенная волной репрессий в лагеря, поневоле впитала блатной дух и вместе с амнистией вынесла его наружу.
Нынешний криминальный мир полностью лишен романтизма, эмоционально выхолощен; он холоден, жесток и беспощаден. Он бьет ниже пояса, он привык вначале стрелять, а затем думать. Его не волнуют случайные жертвы.
Эта книга — не ода уходящим блатарям, таким понятным и социально близким. Преступность всегда останется преступностью, она не делится на хорошую и плохую. Блатной мир противоречив. В нем благородство соседствует с подлостью, щедрость — с равнодушием, честь — с бесчестьем. Но общество имеет тот уголовный мир, который оно породило и который заслуживает, мир этот — зеркало нашей жизни.
Написанию книги предшествовали споры: стоит ли ворошить грязное белье, заниматься всеобучем, публикуя татуировки и словарь блатного жаргона?
Но ведь нельзя понять преступный мир, полностью отгородившись от него. Понять, чтобы защититься. Уж слишком долго мы убеждали себя в своем социальном здоровье, закрывали глаза на грязь и ложь, в том числе и на преступность. Мы жили по Зощенко: воровство у нас есть, но его как-то меньше.
Не пора ли взглянуть в зеркало общества и прекратить жить в королевстве кривых зеркал?
 
Раздел I
Короли и пешки
 
«Сучья война»
Когда появились воры в законе, никто точно сказать не может. Также сложно проследить, откуда взялось это словосочетание. На этот счет имеется несколько версий. По самой стойкой из них, такое звание носит преступник, принятый в воровской тайный орден и соблюдающий все его законы. Воры в законе — не только элита криминального мира, это его лидеры. Они полностью отвечают за порядок в тюрьмах и колониях, формируют новые преступные кадры, выступают в роли третейских судей и во многих случаях даже распоряжаются жизнью обычных зэков.
Большинство криминалистов и криминологов считает, что воры в законе появились в начале тридцатых годов. По крайней мере, до Октябрьской революции и в первый десяток лет после нее это понятие нигде не появлялось. Предводители блатного клана родились в эпоху наибольшего подъема тюремно-лагерного искусства молодого СССР. Ничто с такой быстротой и охотой не создавалось, как Главное управление лагерей, возведенное, прежде всего, из экономических соображений. Бесплатная рабсила, помноженная на многомиллионную массу, осваивала рудники, строила каналы, магистрали и города. При управлении лагерей существовали ученые, изучавшие физиологию человека, чтобы до минимума сократить продовольственные и прочие расходы на могучую армию зэков, растянувшуюся по всей территории Советского Союза.
Длительные сроки заключения превращали тюрьмы и лагеря в дом родной, требовавший порядка или, хотя бы, его подобия. Огромная пронумерованная армия нуждалась в своих генералах, в рычагах внутреннего управления. Появление лидеров приветствовали все: и администрация лагерей, и сами зэки, особенно политические, страдавшие от уголовной братии. Неформальными надзирателями становились воры в законе, вышедшие из жиганов и урок. И те и другие относились к элите блатного мира.