Противофаза

– Это был не Сергей.
– О! А Сергей знает, что это был не он?
– Про Сергея я вообще ничего не знаю.
– Круто. Водку будешь?
– Завтра ж на охоту… то есть на работу.
– Делов-то. Давай, рассказывай все по порядку.
Я рассказала. Наташка слушала молча. Верный признак того, что моя глупость перешла всякие разумные границы, раз она даже не язвит.
– Бедный Андрей,- наконец сказала она,- два месяца ожидания коту под хвост. Кстати, ты хоть представляешь себе, сколько стоит ужин в том ресторанчике?
– Слава богу, нет.
– А что вы хоть ели?
– Не знаю. Мороженое.
– По-нят-но. Мороженое… Это наверняка было самое дорогое мороженое в твоей жизни.
– Знала бы, не ела. Оставила б на память.
– Ладно, так ты у меня будешь жить?
– Не знаю. Завтра позвоню Сергею, скажу, что приехала, и буду ориентироваться по ситуации.
– Да уж. Ты у нас видный ориентирщик. Зато не скучно. Удачно я все-таки тебе мужика нашла, теперь на всю жизнь есть занятие.
И Наталья бодро удалилась во вторую комнату, подгоняемая летящими вслед подушками.
На выставку мы с утра приехали вдвоем с подругой. Коллеги смотрели на меня с сочувствием, хотя они уже привыкли к тому, что в Москве на выставках я, мягко говоря, не всегда высыпаюсь. Я подождала до одиннадцати часов, чтобы не разбудить Сергея, и трясущимися руками набрала его номер.
– Да! Катя?
– Да. Катя. Я приехала. Я на выставке…
– Я тебя вечером заберу.
– Хорошо. В семь.
– До встречи.
Трубка загудела, а я так ничего и не поняла. Так он меня ждал или как? По голосу вроде да, но где же тогда «мяу» и «целую»?
Тем не менее меня слегка отпустило и я даже решила что-нибудь съесть. После вчерашнего ужина во рту ни одной маковой росинки, кроме водки, не было.
И дернул же меня черт есть эти пирожки! Сколько раз я уже убеждалась: нельзя есть незнакомую еду в незнакомом месте. Зачем я вообще куда-то ходила? Но меня вытащила секретарша Лена под надуманным предлогом, что в буфете все страшно дорого. Если бы я знала, чем все это кончится, я бы заплатила втрое дороже!
Короче, нашли мы место, где все дешево. Мало того, что дешево, так я еще и набрала себе каких-то пирожков с мясом. С мясом! Я вообще этого никогда не ем! Они мне сразу показались подозрительными!
Через пару часов я начала подозревать неладное. К концу рабочего дня мне было уже понятно, что еда – это худшее из зол, существующих на свете, а мысль о пирожках с мясом вызывала содрогание. Кроме того, начала подниматься температура. Вялость была необыкновенная, чтобы дотянуть до конца рабочего дня, пришлось сгонять в аптеку и выпить целую жменьку таблеток во главе с аспирином. И это тоже была ошибка! Температура сбилась, но чудовищно разболелся желудок, к тому же я покрылась испариной и стала небесно-голубого цвета. Обычно голубой мне идет. Но, видимо, не сегодня и не в таких количествах.
К приезду Сергея я была совершенно никакая. Не было сил ни радоваться, ни огорчаться, ни следить за его реакцией. Не было сил даже рассказывать, что случилось. Я практически упала к нему на руки и промычала что-то насчет того, что очень устала. Правда, усталость и нервы взяли свое, и, уткнувшись в него носом, почувствовав запах родного одеколона, я разревелась. Сергей, умница, ни о чем не спрашивал, гладил по головке, а дома уложил в постель и отправился к Наташе за моей сумкой. Я сказала ему, что Наташа приезжала на выставку с утра, а потом поехала домой и забрала мои вещи.
**
Утром я по-прежнему ничего не понимал. И днем по-прежнему ничего не понимал. Зато к вечеру начал ничего не понимать по-новому – с жуткой головной болью и общим отупением. Вот к чему приводит непродуманное думанье одной и той же мысли.
«Что же теперь делать?» – гласила эта мысль. О возобновлении отношений с новой Катериной и речи не шло. Я понимаю, человек специально в Москву приехал, ехал встретить здесь родную душу. Ревет, сейчас, наверное, в три ручья. (Кстати, почему говорят «в три ручья»? Глаза-то два. Возможно, еще из носа течет?) Но сочувствия во мне эта наглая самозванка не вызывала.
А что говорить моей родной Кате? Я ведь уже второй раз ей почти изменил. Опять придется не то чтобы врать – недоговаривать. А она почует. Уже почуяла: среди дня позвонила неживым голосом и сообщила, что приехала. В прошлые разы еще из поезда начинала названивать. И я летел ее встречать, хватал в охапку…
Приехав на выставку, я убедился в своих худших подозрениях – Катя очевидно питала худшие подозрения. Она была бледна, как Офелия после водных процедур, слова цедила неохотно, а при попытке обнять разревелась страшным ревом.
Естественно, ни о каких чувственных ласках после долгой разлуки речи не было. И хорошо. Не ощущал я себя сегодня героем-любовником. Мы даже спать легли порознь. Так получилась. Катя уснула на тахте, свернувшись калачиком, я туда не вписывался даже сидя, а будить и переносить на ложе было жалко. Ночью я несколько раз слышал, как моя бедная женщина вставала и ходила в ванную, где, по-моему, рыдала.
Поутру Катя отказалась принимать пищу. Вот тут я окончательно перепугался. Аппетит – это то, что у моей Кошки пропадает вместе с пульсом. С большим трудом удалось уговорить ее на сухарик с жиденьким чаем. На выставку, понятное дело, я ее не отпустил.
На службе нужно было появиться обязательно, и я отправился с твердым намерением быстренько все порешать и вернуться к умирающей. Естественно, тут же начались бесконечные совещания, встречи и звонки. Уже надев верхнюю одежду, я полчаса бегал по офису, доделывая хотя бы самые срочные дела.
«Приеду, все расскажу! – в отчаянии думал я, продираясь через пробки. – Пусть убьет, пусть скандал закатит. Не могу так дальше!»
Дверь открывал своим ключом, подозревая, что Катя еще спит. Действительно, света в квартире не было. Как и спящей Катерины Ивановны.
Я обошел комнаты два раза, проверил ванную и решил, что признаваться такой наглой симулянтке ни в чем не буду. Поставил греться чайник и сел ждать. Даже телевизор не включил от злости.
Но когда Катерина заявилась домой, понял, что срывать зло на ней не буду. Потому что все зло мира на этом измотанном существе уже сорвано. Я собрал волю в кулак и стал изображать радушного хозяина.