Сафари для победителей
— Ваша светлость, мы уже пару дней ловим эту шайку. Сразу после нападения на отряд фуражиров начали искать их. Знаем, что там, в том самом случае, поработали именно омры, но найти их никак не могли. И это ведь странно — местные омров недолюбливают. Мы считали, что их никто не станет укрывать. А раз помогать не станут, то им некуда деваться — эта долина густо населена и укромных уголков не так уж много. Вот и прочесывали их, но все без толку — после того случая мерзавцы будто сгинули. Непонятно все это: куда они могли деться? Я даже местных начал подозревать в пособничестве, как вдруг один из них и принес известия. Простой пастух — шатался по высокогорью со своими овцами, почти до снегов дошел. Вот он на мертвецов и наткнулся — увидел, что воронье кружит, и полюбопытствовал. А там эти — два омра. Понять, что это омры, смогли лишь по татуировкам — уж сильно тела потасканные.
— Где пастух?
— Простите, господин советник, я не понял вопроса.
— Чего здесь непонятного? Где тот пастух, который обнаружил тела?
— А… Не могу знать! Когда тела, согласно приказу, осмотрел полковой жрец, он тотчас сообщил, что это важная находка. Послали за бригадным светлым, и тот все подтвердил. Пастуху выдали награду за помощь армии Коалиции. Я думаю, он в сельском трактире ее пропивает — по виду он мастер обращаться с кружкой.
— Приведите его и подготовьте для допроса. Хорошенечко подготовьте — когда у меня до него дойдут руки, он должен быть не благодушно пьяным, а перепуганно-растерянным. Все понятно?
— Так точно!
— Выполнять. И для начала жду вашего жреца. Не обязательно бригадного — сойдет и попроще. Мне нужен его полный доклад о телах. А пока я общаюсь со жрецом и пастухом, соберите солдат и унтер-офицеров — тех, кто не боится запачкать руки кровью. Я выберу из них несколько помощников для важных дел — на случай, если мне придется у вас задержаться всерьез.
Жрец нашелся практически мгновенно — тощий типчик с безмятежными глазками и красноречивыми прожилками на носу, указывающими на слабость хозяина носа перед пороком пьянства.
— Господин советник, позвольте я вас благословлю!
— Я похож на человека, жаждущего получить благословение? Нет? Значит, ответ понятен. И раз уж благословения не требуется, давайте сразу приступим к делу: это вы осматривали тела?
Жрец, обиженно заморгав, затараторил:
— Да, я. Я сразу понял, что нечисто с ними. Раны точно как в описании. И следа нет.
— Стоп! Давайте по порядку. Что за раны?
— У одного правая рука в локте рассечена и глубокая рана в глазнице, тоже правой. Похоже на лезвие шпаги — пронзило и глаз, и кость, клинок вошел в мозг. У второго что-то похожее: от локтя и вверх откромсан целый пласт мяса — остался болтаться на подсеченных сухожилиях. И шея у него разрезана так глубоко, что металл прошелся меж позвонков, да и горло краем перехватило.
Граций мысленно испустил победный крик: похоже, он не зря трясся в этом проклятом всеми темными и светлыми силами аэроплане.
Жрец между тем продолжал:
— Эти раны нанесены убийцей или убийцами, но хватает и других. Тела, судя по всему, были сброшены со скалы, с большой высоты. По пути они бились о камни, из-за чего получали ссадины и переломы. Затем над ними еще и вороны поработали, но я все равно без труда понял, что умерли они именно от этих ран, нанесенных человеческими руками. Такого от меня не скрыть — я вижу суть, и вижу ее глубоко.
— Что вы смогли узнать об этом убийце или убийцах?
Жрец, заморгав уже не обиженно, а как-то растерянно, с откровенным недоумением произнес:
— Ничего. Совсем ничего.
— Разве это возможно?
— Нет! Убийство человека — это сильнейшее нарушение исконного равновесия на многих уровнях бытия! Возмущения столь велики, что иногда требуется несколько лет на полное успокоение, а бывает, и веков недостаточно — вспомнить тех же призраков Белых Сестер. Уж восемьсот лет прошло, а они так и являются в первое полнолуние весны. И главное — пока успокоение не наступило, жрецы без труда могут прочитать многое о том, кто виноват в случившемся. Это как с гладью воды, не возмущенной ветром. Брошенный камень дает одни круги, всплеск крупной рыбы — другие, а рябь от мелкой рыбешки тоже отличается. Опытный рыболов по движениям на воде может определить размер рыбы и ее вид, после чего правильно подберет снасть. Вот и мы такое можем видеть. Единственное исключение — тела людей, убитых с большого расстояния. Например, дальнобойной артиллерией. На них следы исчезают быстро. Но здесь не артиллерия — я совершенно ясно определил оружие. Длинный узкий клинок — скорее всего, шпага. А вот следа хозяина нет. Будто это оружие не держала рука человека: ни малейших признаков. Я в замешательстве… Это ведь невозможно… Я думал, что мой дар ослабел, но ведь и бригадный жрец столкнулся здесь с тем же. Он в такой же растерянности…
Граций едва не испустил победный вопль вслух, чем неминуемо испортил бы свой имидж жестокого и невозмутимого мастера темных дел. Было чему обрадоваться — таких совпадений не бывает: он все же нашел след удивительного убийцы.
— Идите, я вас больше не задерживаю. И там скажите, что я приказал привести сюда пастуха, который нашел эти тела.
У пастуха были самые испуганные глаза во вселенной. Граций, сталкиваясь с подобными взглядами, всегда подозревал плохое. Ну не может невиновный человек так низменно бояться. Хотя, если по чести, советник и без этих признаков всегда подозревал самое худшее. Он не верил никому, кроме себя, и на это были основания: другие его старались обмануть частенько, а вот сам себя он ни разу не пытался провести.
Итак, пастух виновен, потому что должен быть виновным. Остается мелочь — узнать, в чем именно.
А какие у него великолепные глаза… почти бычьи… навыкате… Достойные экземпляры для коллекции… Жаль, что это жалкий простолюдин: советник предпочитал калечить аристократов. Как приятно унизить того, кто всю жизнь занимался унижением других, — лучшее развлечение.
Пастух дергано поклонился, сгорбился, начал суетливо мять в руках войлочную шапку. Граций молчал — просто смотрел в глаза варвару. Тот, все больше нервничая, начал вилять взглядом, затем, найдя для него удобную мишень, уткнулся в земляной пол нищей хижины (кстати, самого богатого дома в этой мерзкой деревушке).
— Не отворачиваться — смотреть на меня, — зловеще-спокойно приказал Граций.
Пастух, с ужасом уставившись в красные глаза альбиноса, протараторил:
— Господин, на мне нет вины! Я не трогал этих солдат, и я сразу рассказал про них старосте!
— Так ли уж сразу? — Наобум придрался Граций.
Пастух, едва не бухнувшись из-за слабости в коленях, пошатнулся, удержал равновесие, затараторил еще быстрее, подпуская в голос слезы:
— Господин, сразу никак не получалось! Я ведь не могу бросить стадо в горах. А солдаты эти лежали прямо под Тещиным Носом. Это скала такая, очень высокая. Она поднимается до Козьей Пятки — ступеньке среди круч. А выше уже обрыв идет под самый перевал. Я думаю, солдат сбросили как раз оттуда — тропа к Козьей Пятке есть, но пройти по ней можно лишь в начале осени, да и то опасно очень. Туда только охотники за целебной горной смолой ходят — кроме них, никто про тамошние тропы и знать не знает ничего. У меня брат старший ходил с ними, потому и ведаю немного. Если они упали с перевала, то катились как раз до Пятки. А сейчас там снега понизу тают вовсю, так что их, наверное, смыло уже к нам. Видно же: издалека катились. Все размолотило — вороны такое не сделают. Не будь снега, вообще бы в труху разорвало — далеко ведь падать пришлось. Зима нынче снежная выдалась — даже понизу в ложбинах до сих пор кое-где не растаяло. Я как их увидел — понял, что надо старосте сказать. А как скажешь, если пасу стадо в одиночку? Пригоню к деревне — мне не поздоровится: стадо должно пастись на лугу почти до темноты. Я ведь общинник — не мое оно. А спрос-то с меня. Вот и ждал, когда время выйдет, ну а потом бегом их гнал — дело ведь важное могло быть. Нам ведь на днях ваш офицер читал бумагу громко, где приказано было про всех мертвецов обязательно сообщать. И награда обещалась хорошая. Я и подумал…