Лиходолье

Первая же выложенная на пестрый ковер тарра чернела от опущенных книзу мечей…
К вечеру погода, как и предсказывал Искра, окончательно испортилась. Быстро отгремевшая гроза не исчерпала водяной запас, копившийся в густо-фиолетовых тучах явно не один день, и дождь ненадолго утих, но лишь для того, чтобы обрушиться с новой силой спустя час или два. Глиняная, иссушенная солнцем дорога очень быстро превратилась в мелкое, скользкое болото, заполненное бурой непрозрачной водой. Колеса фургонов увязали, вначале несильно, а потом так, что то и дело приходилось выводить людей под дождь, чтобы лошади с грехом пополам, понукаемые возницами, вытягивали опустевшие повозки на более-менее сухое место.
Мы с лирхой сидели в ее фургоне, слушая, как дождь барабанит по натянутой парусине. Харлекин с час назад ушел, чтобы помогать вытаскивать застрявшие в глубоких колеях повозки, но до сих пор еще не вернулся. Впрочем, оно немудрено – Искра в одиночку легко может вытолкнуть порожний фургон из глиняной ловушки, не подвергая сомнению свою человеческую природу, благо отхваченный еще в Загряде облик предполагал недюжинную силу. Такого попутчика ромалийцы вряд ли оставят болтаться без дела вместе с женщинами, детьми и стариками.
– Кто он тебе?
Я встрепенулась, подняла взгляд на лирху, лениво перебирающую пучки высушенных трав, разложенные на чистой холстине. Что-то откладывала в небольшие плетеные коробки, что-то общипывала, пряча высохшие листочки в один мешочек, а оголенные стебельки – в другой, а мытые, отскобленные добела корешки свалила в отдельную горку, даже толком не перебирая.
– В смысле?
– Искра. Кто он тебе? Вижу, что не муж и еще не любовник – он на тебя смотрит совсем иначе, когда думает, что никто, в первую очередь ты сама, ничего не замечает.
Я неопределенно пожала плечами, вслушиваясь в шум дождя за пределами фургона, в грубоватые окрики возниц, пытающихся заставить лошадей вытянуть застревающие повозки из грязи.
– Сложный вопрос. Я не знаю, как ответить.
– Понятно. – Цара собрала отложенные в сторону корешки в один мешочек, туго затянула горловину обрезком тонкой веревочки. – На самом деле меня интересует только одно – можно ли ему доверять? Он действительно собирается охотиться на «водяную лошадку» или просто так воздух сотрясал?
– Я отвечу тебе только на второй вопрос. Если будет надо – поохотится и на кэльпи.
– А кто для него определяет это «надо»?
Ответить я не успела, потому что фургон встряхнуло, слегка перекосило на одну сторону, и мы остановились. Послышалась ругань возничего, щелчок бича, почти полностью заглушенный раскатом грома, а сразу за ним – высокое, тонкое лошадиное ржание.
– Вот теперь и мы провалились, – тяжело вздохнула лирха, аккуратно сворачивая холстину вместе с разложенными на ней травами в трубку и убирая ее в один из плетеных сундучков. – Придется какое-то время побродить по лужам и мокрой траве. Снимай свое платье, я дам тебе что-нибудь более подходящее для прогулки под дождем.
«Чем-нибудь более подходящим» оказались широкие цветастые штаны, которые запросто можно было подтянуть выше колен и перехватить крепкими плетеными шнурами, кожаная длинная жилетка, прикрывающая бедра, и яркий головной платок, который не столько защищал волосы от дождя, сколько позволял их убрать так, чтобы мокрыми они не падали на глаза. В чем-то похожем я ходила в начале прошлой осени, когда вместе с ромалийской ребятней бегала на реку ловить раков. Тогда стояли последние теплые деньки, и мы брали с собой раколовку, старый, прохудившийся, но еще крепкий мешок, приманку и бежали на реку, у которой тогда стоял наш табор. До сих пор помню, как мялась на берегу мелкой, в общем-то, речонки, поджимая то одну, то другую босую ногу, и никак не могла решиться зайти в воду. Как еще шассой боялась подземных стремнин, так и, став человеком, не разучилась опасаться глубокой воды…
Я только-только натянула кожаную жилетку на тонкую, ветхую сорочку с обрезанными по плечи рукавами, как штора, прикрывающая вход в фургон, резко отдернулась, и в образовавшемся проеме нарисовался голый по пояс и мокрый с головы до ног Искра.
– Ну что ж, красавицы, теперь пришла и ваша очередь под дождем мокнуть. Засели вы знатно, вытолкнуть постараемся, но на этом все, дальше уже не поедем. Траву для стоянки уже выкосили, вожак сказал – надо переждать, а то никаких сил не хватит на своем горбу повозки тащить до ближайшего подлеска. – Харлекин чрезвычайно довольно улыбнулся, откинул от лица слипшиеся от воды волосы и протянул мне руки. – Мия, иди на мой голос. Я тебя вытащу из фургона и сразу до стоянки донесу.
– Сейчас. – Я нашарила платок, на ощупь повязала его на голове, оставив концы болтаться у левого плеча, и нарочито медленно пошла в сторону Искры. – А почему ты не заберешься внутрь?
– Милая, если бы ты видела, какой я грязный после того, как помог вытащить из лужи четыре повозки и одну телегу, ты бы подобных вопросов не задавала. – Рыжий осклабился, а когда я подошла ближе, резко подался вперед, хватая меня за запястье и одним рывком роняя в свои объятия.
Я взвизгнула, оказавшись прижатой к мокрой горячей груди, а харлекин уже спрыгнул с фургона прямиком в глубокую лужу, в которую превратилась дорога, каким-то чудом умудрившись не окатить меня брызгами. По плечам и затылку мгновенно застучали капли прохладного дождя, порыв ветра взметнул волосы, заплетенные в тонкие косички, и я подняла голову, осматриваясь вокруг.
В постепенно сгущающихся сумерках было видно, как чуть поодаль от дороги над колышущимися травяными волнами возвышаются ромалийские фургоны, выставленные «подковой». Где-то мелькали рыжеватые огоньки походных светильников, в которых горящая свеча укрывалась прозрачным стеклянным колпаком и потому ее не мог загасить ни ветер, ни дождь. Слышались обрывки команд возниц, недовольное, усталое ржание лошадей, которых выпрягали из повозок только для того, чтобы стреножить чуть поодаль от стоянки. Искра перешагнул через подоткнутую под завязшее колесо лирхиного фургона доску и понес меня по мокрой, отяжелевшей от дождя траве поближе к ромалийской стоянке.
– Не верти головой, будто зрячая, ненужные вопросы вызовешь, – негромко проворчал рыжий, приподнимая меня повыше, чтобы особо высокие травы не делились влагой с моими штанами на седалище. Я послушно замерла, прижавшись щекой к крепкой груди Искры, вслушиваясь в биение его сердца.
От харлекина пахло дождем, землей и травяным соком, а под этим всем чувствовался запах его самого – жаркий, солоноватый, с легкой примесью железной окалины и еще чего-то, похожего на почти забытый аромат моего родного гнездовища. Я глубоко вздохнула, неожиданно для самой себя уткнулась лицом в шею Искры, туда, где под кожей учащенно бился кровоток. Запах шассьей чешуи стал ощутимей, ярче – от него чуть дурела голова и сладко, совсем не больно ныло в низу живота.
Рыжий вздрогнул всем телом и резко остановился.
– Змейка, ты чего? – Его голос упал до низкого, хриплого шепота, жилка на шее под моими губами забилась сильнее, быстрее, а руки оборотня будто закаменели от напряжения.
– Сама не знаю. – Я с трудом заставила себя отодвинуться, поднять голову, глядя на Искру сквозь намокшую, липнущую к лицу повязку, и понимая, что огонек-одержимость моего спутника полыхает так ярко, что вот-вот прорвется сквозь сине-сиреневую пленочку спокойствия. Так настоящий огонь прожигает тряпичный шалашик, которым пытаются укрыть его сияние и его жар – не сразу, но стоит только где-нибудь вспыхнуть лепестку пламени, как очень скоро вся тряпка будет охвачена пожаром. – От тебя так… приятно пахнет…
– Укусить хочется? – нервно усмехнулся харлекин, как бы ненароком перехватывая меня поудобнее. Так, что дотянуться мне до его лица стало невозможно.
– Нет, – задумчиво пробормотала я, кладя ладонь себе на живот. – Но почему-то начинает тянуть здесь. Не больно, а…
– Приятно, – закончил за меня Искра, внимательно вглядываясь в мое лицо.