Лиходолье

В голове шумело, мальчик, сдернутый с крупа «водяной лошадки», давил мне на грудь теплым неподвижным грузом, плечо, на которое я не слишком удачно приземлилась, ныло и болело. Полежать бы так на приятно холодящей затылок земле, дождавшись, пока рука обретет подвижность, – все равно шум драки удаляется и вопль кэльпи раздается все реже, как и звон харлекиньих доспехов, а вот низкое ворчание Искры, по-прежнему уверенное, звучит четко и громко…
Внезапно обрушившаяся тишина заставила меня вначале перевернуться на бок, а потом сесть, осторожно перекладывая бесчувственное тело ромалийского мальчика себе на колени. Дождь наконец-то прекратился, и сквозь шелест ветра в траве мне почудилось какое-то шуршание, словно кто-то приближался, аккуратно раздвигая перед собой упругие стебли.
Это не Искра. Ко мне он бы не крался.
Мальчик у меня на коленях шевельнулся, тихонько застонал, захныкал, не приходя в сознание.
Шорох на мгновение затих, а потом начал быстро приближаться.
Не задумываясь, я полоснула себя когтями по лодыжке, неглубоко, так, чтобы потекла кровь, коснулась кончиками пальцев краев свежей царапины и принялась чертить перед собой «запрещающий» знак, самый первый из тех, что когда-то научила меня лирха Ровина. Который намертво врезался в мою память после того, как сумел удержать рвущиеся из-под земли зеленоватые щупальцы-побеги неведомого создания еще в Загряде.
Резкие, будто резаные раны, линии знака зависли в воздухе перед моими глазами, зашуршала, приминаемая невидимым жерновом, трава, очерчивая границы обережного круга.
Тишина.
Резкий, сильный удар о колдовскую преграду. Я тихо пискнула от неожиданности, прижимая к себе ребенка, и во все глаза уставилась на оскаленные игольчатые зубы, зависшие на расстоянии вытянутой руки от моего лица.
Еще одна кэльпи, здоровущая, раза в полтора больше, чем та, что уносила на своей спине мальчишку из ромалийского лагеря, показалась из высоких зарослей столь внезапно, что сердце на миг пропустило удар от испуга. Черная, лоснящаяся от бисеринок влаги шкура, молочно-белая грива, ниспадающая до самой земли, широкие копыта, разделенные на три заостренные части, и пустые, отливающие перламутром глаза на узкой морде. Понятно теперь, почему люди пропадали чаще, чем обычно, – эти кэльпи охотились не поодиночке, а вместе. Редкая для неразумной нечисти пара, разделяющая и поиск пищи, и существование на дне реки в промежутках между охотой.
«Водяная лошадка» неторопливо обошла границу колдовского круга, склоняя голову к самой земле и шумно принюхиваясь, а потом неожиданно шарахнула копытом по басовито загудевшей преграде, будто проверяя ту на прочность.
Я молчала, настороженно следя за перемещениями кэльпи, как за густым, угольно-черным облаком тьмы, на которую набросили прозрачную белесую кисею, сквозь которую мне чудился то лошадиный скелет с частоколом тонких острых зубов и широкими, будто пластины, ребрами, то трепещущий огонек-сердце, едва-едва теплящийся в глубинах тела. Руки, уже покрывшиеся золотой чешуей до самых локтей, слегка дрожали, отчего колокольцы на лирхиных браслетах чуть слышно позванивали в сгустившейся тишине.
Ждать. Не высовываться.
С бесчувственным ребенком на руках я мало что могу сделать – выйти из круга, сохранив его в целости, может и не получиться, а бросить мальчика без защиты страшно…
– Мама?..
Кэльпи, услышав человеческий голос, тонко, высоко заржал и взвился на дыбы, обрушиваясь всем весом на преграду. Та легонько качнулась, но устояла, зато пришедший в себя ребенок мгновенно залился звонким, непрерывным криком, забился, пытаясь вырваться у меня из рук и сбежать подальше от страшных, насквозь пробирающих воплей нечисти, раздающихся так близко, так близко…
– Тише, тише. – Я крепко ухватила мальчишку обеими руками, утыкая его лицом в свою грудь, чтобы хоть немного заглушить крики, действующие на кэльпи, как бестолковое размахивание палкой перед оскаленной собачьей мордой. – Я лирха, я тебя вытащу из беды, только не кричи. Ты в безопасности, это чудовище тебя не тронет.
Пока – не тронет.
Очередной удар, от которого «запрещающий» знак, висящий в воздухе, пошел трещинами. То ли человечья кровь слабее шассьей, то ли я второпях напутала что-то, но эта преграда оказалась значительно хлипче той, что в свое время сдерживала Госпожу Загряды.
Мальчик всхлипнул и затих, дрожа всем телом, как щенок с обкорнанным ухом, которого я когда-то давно, целую жизнь назад, подобрала на обочине дороги рядом с разоренным ромалийским лагерем. Я прикрыла глаза, вслушиваясь в окружающую тишину.
Шорох безжалостно сминаемых стеблей, низкое горловое рычание, едва различимый металлический скрежет. На оскаленной морде кэльпи нарисовалось почти человеческое изумление, когда покрытые латами железные руки харлекина цепко ухватили «водяную лошадку» за задние ноги в момент, когда та намеревалась еще раз подняться на дыбы, чтобы сокрушить ненавистную невидимую стену, и резко дернули, оттаскивая нечисть в сторону от «добычи».
Металлический скрежет, от которого на спине вдоль позвоночника нарастает прочная шассья чешуя, низкий гул, как от удара в тяжелый гонг. Я торопливо сдернула с головы плотный яркий платок, украшенный шелковыми кистями, ловко замотала им ребенку лицо и голову, затягивая путаный узел сбоку.
– Не смотри на зло, и оно тебя не увидит. – Я аккуратно спустила с колен мальчишку, усадив его на землю. Тот беспомощно уцепился за мою одежду тонкими, ободранными на костяшках пальцами, замотал головой, тихонечко, нечленораздельно постанывая, будто разом утратив способность к человеческой речи. – Сиди тихо, и все будет хорошо. Обещаю.
Встать, повести плечами, словно сбрасывая невидимое покрывало.
Шаг вперед, сквозь преграду защитного контура, неприятно щекочущего кожу крохотными муравьиными лапками.
Над ночным лугом волнами перекатывается студеный ветер, остро пахнет травяным соком, вывернутым дерном, железной окалиной и холодной туманной сыростью. Краткое, всего на удар сердца, мгновение, когда мельком увиденное зрелище будто клеймо ставит и вспоминается в будущем в самых мельчайших подробностях, которые забываются столь же неохотно, как стирается с каменной плиты однажды выбитая надпись.
По-собачьи припавший к земле кэльпи, ощеривший тонкие блестящие зубы, плавно переступающий с ноги на ногу Искра, низко опустивший голову. Латы харлекина на левом плече смяты, по волосам-струнам то и дело пробегают бело-голубые огоньки…
Нет, с водяной нечистью надо иначе. Воду не убьешь, кромсая ее мечом или острыми когтями, не сокрушишь ударом тяжелого кулака – но можно укротить, заключив в крепкие тиски рукотворного русла и перекрыв плотиной.
Там, где не поможет сила, справится магия.
Шаг в сторону и вперед, на первый круг танца. Руки то взлетают над головой, то резко опадают, бессильно повисая вдоль туловища, лирхины браслеты на руках и ногах задают новый ритм – рваный, быстрый, кажущийся бессвязным. И свивается тугая, едва заметная нить, тянется через путаную сеть окружающего мира к харлекину, осторожно, будто неловко касается сияющего золотом «управляющего блока», скрытого под железной броней.
Мой шаг замедляется, тело кажется грузным, тяжелым, неповоротливым. Искра дернулся, обернулся в мою сторону – и я ощутила его взгляд, как острую тонкую спицу, воткнувшуюся в переносицу.
Больно.
Поворот. Харлекин повторяет мое движение, будто отражение в зеркале, пропуская мимо себя скакнувшего вперед кэльпи.
Изогнуть спину, откинув голову назад, качнуться из стороны в сторону, помогая себе плечами – шассье движение, не человеческое, – и резко согнуться пополам, так, что подбородок ударяется о ключицу.
Заплетенные в косички длинные волосы неровным веером летят вперед – и совсем рядом, в нескольких шагах, со свистом рассекает воздух тысячехвостая железная плеть, в которую обратились харлекиньи струны.
Яркая белая вспышка, треск – и следом за ним взрыв, отбросивший меня в траву ударом невидимого молота, грохот, от которого тоненько запищало-зазвенело в ушах. Повеяло послегрозовой свежестью и почему-то мокрыми подпаленными тряпками, на лодыжки плеснуло чем-то нестерпимо горячим, текучим – уже не кровь, но еще не вода, что-то посередине.