Лиходолье

– Не тебе стыдить. – Долговязый староста аккуратно положил самострел на утоптанную землю и пошел к дочери, все еще ничком лежащей в высокой траве. Помог подняться, встряхнул, краем рукава обтер мокрое от слез лицо, на котором уже расплывался здоровенный синячище от тяжелой Искровой руки, огладил по встрепанным волосам. Поднял на меня усталый, тяжелый взгляд. – Как думаешь, сколько лет моему ребенку?
Харлекин пожал плечами, запуская руку в тюк и нашаривая там зеленое платье, которое протянул мне, все еще прячущейся за его широкой спиной от чужих взглядов.
– Восемь, – тихо произнес человек, и я, пытавшаяся натянуть платье, изобилующее завязками, через голову, ненадолго перестала бороться с одеждой и выглянула из-за спины Искры, думая, что ослышалась. На вид девушке было не меньше семнадцати, и даже плачущей она казалась не сильно моложе. – Дети русалок очень быстро взрослеют, а старятся еще быстрее. Еще полгода, самое большее год – и она будет старухой.
– Если не привяжется к человеку, – уточнила я, справившись-таки с платьем и одергивая подол.
– Если не привяжется к человеку, – спокойно подтвердил староста. – Это не так плохо, как кажется. Русалки не только красивы. Они беззаветно верны до самой смерти – тем, кто прошел через предательство, этого более чем достаточно.
– Ты не обижайся, добрый человек. – Искра улыбался широко и почти беззаботно, терпеливо дожидаясь, пока я затяну боковые шнуровки платья и возьму в руки посох. – Но я что-то не ощущаю себя настолько несчастным и уставшим от жизни, чтобы броситься в объятия сопливой девчонки, которая будет жить за мой счет в прямом смысле этого слова.
– Даже после смерти нелюдки, которую прячешь за собой?
Кто-то из крестьян успел хохотнуть, прежде чем Искра звонко клацнул железными зубами, и сразу же осекся, трусливо скрываясь из виду за спинами соседей. Харлекин ухмыльнулся, кладя мне на плечо отяжелевшую металлическую ладонь, увенчанную острыми когтями, и потянул за собой. Люди шарахались с его дороги – они, похоже, забыли про самострелы и остроги, глядя на то, как пришлый со слегка разбойничьим лицом меняется, покрываясь полированными латами, как встрепанные рыжие волосы вытягиваются, выцветают, рассыпаясь по плечам серебристыми струнами…
– Думаешь, они на нас донесут в Орден? – поинтересовалась я у Искры, когда мы уже покинули деревеньку, и Овражье скрылось за чернеющим в последних солнечных лучах пролеском.
– Не донесут, – уверенно отозвался харлекин, почему-то старательно отводя взгляд, пока я, высоко подоткнув подол платья, отмывала ноги от налипшей грязи в неглубоком лесном ручейке. – Потому что в противном случае их драгоценных русалочек первыми пустят под нож из холодного железа. А нас еще поискать придется.
Я прихлопнула противно звенящего над ухом очередного комара, собратьев которого над ручейком кружилось видимо-невидимо, обулась и подошла к Искре, задумчиво созерцающему содержимое разворошенного тючка.
– Чего-то не хватает?
– Денег, – вздохнул харлекин, выуживая из сумки неаккуратно сложенный плащ и протягивая его мне. – Их, как известно, всегда не хватает, особенно в дороге. А еще мы лишились драной тряпки из мешковины, которую ты упорно называла платьем.
– Оно мне нравилось, – возразила я, вытаскивая из сумки небольшой кусок льняного полотна и примеряясь, как бы половчее отрезать от него ленту для новой повязки.
– Если хочешь, я за ним вернусь, – равнодушно предложил Искра, все еще перебиравший сваленные в кучу вещи и аккуратно раскладывая их по сумкам.
Я покачала головой, неловко, неумело распарывая ножом крепкую холстину. Не настолько я любила это платье, чтобы возвращаться за ним в логовище русалок.
Тр-р-ресь!
Ткань неожиданно легко поддалась, нож ушел вниз и полоснул лезвием по основанию большого пальца на левой руке, которой удерживала ткань. Я зашипела от боли, роняя в траву и нож, и холстину, зажала пальцами скользкую от крови царапину, оказавшуюся неожиданно глубокой.
– И вот так всегда, – услышала я над головой низкий, рокочущий голос Искры. – На минуту не отвернешься…
Небольшой порез рыжий обрабатывал так долго и тщательно, словно от этого зависела моя жизнь, и при этом так и не поднял на меня лисьего взгляда, прикипев им к тонкой темно-красной полоске, ярко выделяющейся на бледной, незагорелой коже. Криво отрезанная полотняная лента пошла на бинт – харлекин затянул узел и только тогда выпрямился и посмотрел мне в лицо.
– У тебя теперь тело взрослой женщины. – Его голос звучал низко, очень низко и глухо, кончики пальцев, только что аккуратно наматывающих бинт, скользнули вверх по моей руке, по кое-как затянутому рукаву платья, коснулись открытого плеча. – Не ребенка.
– Тебе нравится? – спросила я и сразу же пожалела.
Потому что золотой лепесток пламени-одержимости, что ровно горел у Искры где-то под сердцем, вдруг полыхнул так ярко, что на мгновение ослепил мои шассьи глаза. Тонкая пленочка спокойствия, которая сдерживала этот огонек, лопнула, как мыльный пузырь, рыжий качнулся вперед, крепко обнимая меня и прижимая к широкой груди, зарываясь лицом во влажные степняцкие косички, холодившие шею.
– Нравится. – Широкая горячая ладонь харлекина соскользнула по моей спине, оставив полосу приятного, будоражащего тепла, задержалась на талии – и опустилась еще ниже. – Очень.
Он явно хотел добавить что-то еще, как где-то неподалеку звонко загудел рожок. Я слышала точно такой же, когда путешествовала с ромалийским табором, – это был сигнал к остановке, поиску места на ночлег. Значит, мы совсем рядом с торговой дорогой и, если повезет, можно будет напроситься в караван, идущий прямиком до реки Валуши, за которой расстилается огромная степь. Место, где можно не бояться дудочников-змееловов, где можно не оглядываться через плечо, опасаясь, что на тебя донесут в славный Орден или же попытаются поднять на вилы.
Лиходолье – край, дающий приют даже нелюдям…
– Искра, быстрее! – Я заворочалась, стремясь выбраться из надежных, крепких, но кажущихся неуместными объятий. – Дорога совсем близко, вдруг нам повезет и нас возьмут в караван.
Он не ответил. Я подняла голову – огненное пламя в его груди будто застыло, скованное лютым холодом. Харлекин молча отстранился, сунул мне в руки оторванный от холста длинный широкий лоскут, сгреб все наше добро в узел, который взвалил на плечо, и направился к тракту напрямик, не утруждая себя, чтобы обойти густую лещину, разросшуюся у него на дороге. Один взмах отливающей сталью рукой – и тонкие ветки повалились в траву, срезанные, будто мечом.
Я бросилась следом, держа посох под мышкой и на ходу пытаясь ровнее завязать неровную, махристую ленту на глазах. Вот кто бы мне объяснил, что это за пламя золотисто-рыжего цвета горит и у Искры, и у разноглазого дудочника, которого я последний раз видела на разрушающейся площади в Загряде, если из-за него оба утрачивают спокойствие и чуть что злятся, как будто их смертельно оскорбили?
– Змейка, если все еще хочешь прибиться к каравану, то бегом!
Осторожно, высоко поднимая юбку, я перебралась через срезанные ветки и устремилась следом за харлекином прямо через крапиву, не обращая внимания на то, что лодыжки хлещут колкие, жгучие листья. А про пламя спрошу у Искры. Потом, когда харлекин немного остынет и не будет перебивать любую попытку завести разговор язвительным, хлестким замечанием.
Непременно спрошу.
 
Глава 3
Где-то неподалеку играла скрипка.
Сквозь сон я узнала мелодию – «Просыпайся, ждет тебя дорога». Не простая, не золотая, а хрустальная, накрытая полотном из лунного серебра, – вот о чем была эта песня. Очень любил ее играть наш скрипач, особенно по утрам, и это было гораздо приятней, чем грубоватые окрики Михея-конокрада, которыми он будил каждого, кто старался поваляться в фургоне подольше и всячески пытался улизнуть от утренних забот. Еще немного – и прибежит Лира, заберется в телегу и станет тормошить, стягивать уютное теплое одеяло из разноцветных лоскутов, а то и травинкой будет нос щекотать…