Секреты оазиса

Вдруг оказалось, что все это время ее тело отлично помнило его прикосновения и жаждало их. Ей было так приятно чувствовать его руки на спине, еще приятнее — на ягодицах, которые отделял от них только шелк ее платья. Он притянул ее еще ближе, и она ощутила всю силу его желания. Стон сорвался с ее губ, спина выгнулась — она вся пылала, ей хотелось большего, словно не было всех этих лет.
И все это время их губы не размыкались — словно не в силах оторваться от источника воды после долгой дороги по пустыне. И только когда Салман притянул ее еще ближе, предательский образ вдруг снова появился перед ее глазами — образ рыжеволосой женщины, которую он держал в своих руках точно так же, как ее сейчас.
Джамиля мгновенно пришла в себя и освободилась из его рук. Она отошла в сторону, потрясенная тем, как легко она потеряла контроль над собой.
— Держись от меня подальше, Салман. Между нами ничего нет. Ни-че-го. И никогда не было. Ты сам это сказал. Мы просто немножко развлеклись. И я больше не собираюсь развлекаться с тобой. — Она резко повернулась и направилась к двери, моля Бога, чтобы Он снова не остановил ее. Ее темно-синее шелковое платье, словно море, колыхалось вокруг нее. Вдруг она обернулась и сказала: — У тебя уже был шанс. И другого не будет. И чтобы ты знал, было много имен, которые я кричала по ночам. Поэтому не думай, что между нами произошло нечто особенное.
Салман смотрел, как Джамиля возвращается в зал, и на секунду его охватило настоящее отчаяние. Как только он увидел ее, так сразу испытал те чувства, которые не испытывал со времени их последней встречи. Он прислонился к стене — в ногах была слабость. Целовать ее, держать ее в своих руках — это было невыносимо. И в то же время необходимо — так же необходимо, как дышать. Словно не было этих прошедших лет. Он хотел ее с каким-то отчаянием.
Он снова распрямился. Однажды он уже соблазнил ее, а потом отверг. Он не должен больше хотеть ее. Он никогда не хочет тех женщин, которые у него были. Так почему с ней все должно быть по-другому?
Салман последовал за ней в зал. На лице его блуждала мрачная улыбка. Он надеялся, что она сказала правду о своих многочисленных любовниках. В этом случае это бы означало, что он не слишком сильно повлиял на ее жизнь, а значит, может говорить себе, что та боль, которую он заметил в этих прекрасных голубых глазах, ему просто показалась.
Джамиля понимала, что ее прощальные слова Салману были лишними, но в тот момент они казались ей необходимыми, хотя правды в них было не много. Она больше не притворялась, что ей нравится вечеринка, — за прошедший час все изменилось. Она ехала в своем джипе домой, в Мерказад.
В конце концов ей пришлось остановиться у обочины, потому что она ничего не видела от слез. Джамиля облокотилась на руль и спрятала лицо в ладонях. Как же она была наивна, что думала, будто сможет просто так встретиться с Салманом! И еще этот поцелуй, который — она была уверена — стал просто экспериментом, который должен был доказать, как он нужен ей.
На самом деле она так и не смогла поверить, что он мог вот так вдруг превратиться в чужого, жестокого человека тогда, в Париже. Чувствуя, что снова подыскивает для него оправдания, Джамиля остановила себя. Он всегда был холодным и жестоким, просто она была слишком наивной, чтобы заметить это. Она часто думала о том, что Салман стал таким мрачным и отчужденным из-за тех страшных событий, которые случились в Мерказаде много лет назад. Тогда в Мерказад вошли войска Аль-Омара, чтобы лишить его независимости.
Салман, его брат и их родители целых три месяца были заперты в подземелье замка. Это было тяжелое время для всей страны, и, должно быть, это навсегда травмировало души Салмана и Надима. Джамиле тогда было всего два года, поэтому она не могла помнить, как все это было.
В последующие годы она всегда была единственным человеком, которого Салман подпускал к себе, когда не хотел общаться ни с братом, ни с родителями. Он никогда не был разговорчив, зато всегда терпеливо слушал ее бессвязную болтовню.
Годы шли, она превратилась в зажатого косноязычного подростка, но с Салманом ей всегда было легко. Он даже сам разыскал ее в тот день, когда навсегда покинул Мерказад. Ей было шестнадцать, и она была безнадежно влюблена. Он провел пальцем по ее щеке, и такая боль была в его глазах, что ей страшно захотелось утешить его, но он только сказал:
— Увидимся, малышка.
Тогда в Париже ей показалось, что эта внутренняя связь снова установилась между ними. Но если верить тому, что Салман сказал ей тогда — а почему, собственно, она не должна ему верить? — то это просто иллюзия. Она наконец должна понять — поведению Салмана не может быть никаких оправданий. А после сегодняшнего вечера она просто обязана поставить жирный крест на своей любви к нему.
 Глава 2 
 Наши дни 
Вертолет летел над вершинами гор. Шейх Салман бен Калид аль Сакр смотрел туда, где вдали уже виднелись минареты. Они приближались к Мерказаду, его родному дому.
Он возвращался сюда впервые за десять лет. Десять долгих лет. Все внутри у него сжалось. Он помнил день своего отъезда, помнил яростный спор со старшим братом Надимом так ясно, как будто все случилось вчера. И это несмотря на то, что он изо всех сил пытался все забыть.
Они находились в кабинете Надима, в том кабинете, из которого его брат руководил страной с тех пор, как ему исполнилось двадцать один год.
Ответственность Надима всегда наводила на Салмана ужас — он знал, что сам никогда не сможет вынести ее. Не потому, что он не способен на это, но потому, что, когда ему было восемь, он уже испытал весь ужас ответственности за своих близких — он никогда никому не рассказывал об этом. После этого он вырвал Мерказад и всех, кто был с ним связан, из своего сердца.
В этот момент в его памяти возникла Джамиля. Он помнил ту душевную близость, которая связывала их в детстве. Много лет она была единственным человеком, чье присутствие не раздражало его. И потом, в Париже, как легко она изменила его жизнь! А затем он сказал ей, что между ними не было ничего, что она просто выдумала ту детскую связь. При воспоминании об этом он похолодел и заставил себя сосредоточиться на том разговоре с братом.
— Это твой дом, Салман! — кричал ему Надим. — Ты нужен мне здесь. Чтобы быть сильными, мы должны управлять вместе!
Салман помнил — ему было все равно, что говорил его брат. Он знал, это его последний день в Мерказаде. Он свободный человек. С восьми лет, со времени их заточения, он чувствовал себя на много-много лет старше, чем Надим.
— Брат, это теперь твоя страна, не моя. У меня своя жизнь. У тебя нет права диктовать, как мне жить.
Он видел, что в Надиме происходила борьба. Салман молчал, но его молчание словно говорило: «Даже не пытайся мне диктовать!» И Надим сдался.
Слишком многое их разделяло. Каждый раз, когда Салман смотрел на своего брата, он чувствовал мучительную зависть. Надим — как положительный герой, добропорядочность которого никогда не подвергалась испытаниям, никогда не осквернялась — он не знает, что это такое. Зато это знает Салман — он узнал это тогда, когда с детством пришлось расстаться на целых три месяца, которые показались ему тремя столетиями.
Салман знал — Надим винит себя за то, что не смог тогда защитить его. И хотя он понимал, как это нелепо — ведь Надим был так же беззащитен, как он сам, — он все же считал, что брат должен был спасти его от всех тех ужасов, которые ему пришлось пережить. В каком-то смысле ему хотелось, чтобы Надим испытал такую же боль, и он пользовался любой возможностью, чтобы причинить ее, вполне отдавая себе в этом отчет, хотя и проклиная себя за это.
Все эти годы они обвиняли друг друга и самих себя, и только в прошлом году, встретив брата на праздновании дня рождения султана Аль-Омара, Салман почувствовал — что-то в нем изменилось. Они только перекинулись парой слов, как это вошло у них в обычай — они встречались один-два раза в год, — однако он почувствовал легкость в общении, чего раньше никогда не было.