Клятва (ЛП)

Мама не заметила записку, потому что сразу же повернулась, чтобы положить мою книгу на прикроватную тумбочку. Я взяла записку и развернула её.
Я сразу же поняла, что это не я прятала этот листок.
А когда я прочитала, слова что были там написаны, я резко втянула воздух.
— Чарлина, в чём дело? — спросила она, повернувшись ко мне.
Зажав листок в кулаке под одеялом, я покачала головой.
Она приподняла брови, будто снова собираясь что-то спросить, но мы услышали за окном знакомый звук сирены, напоминая всем, что наступает комендантский час и всем лучше разойтись по домам.
Когда мама снова повернулась ко мне, видимо она уже забыла о чём собиралась спросить и потянулась к лампе, чтобы выключить её.
— Доброй ночи, Чарли, — сказала она, на этот раз на Англайском, к моенму не малому удивлению, потому что она отказывалась говорить на этом языке в стенах нашего дома.
— Спокойной ночи, мама, — ответила я, улыбаясь и говоря на языке, который предпочитала она.
Когда она закрыла дверь и я была точно уверена, что она ушла, я достала из под одеяла записку.
Я должна была прочесть еще раз.
Или возможно два…или три… или еще пятдесят раз, я думала, вытаскивая записку и осторожно разворачивая ее.
Листок был уже измят, потому что мне пришлось зажать его в руке, когда я прятала записку от своей матери.
Я взглянула на слова, нацарапанные в записки, пытаясь разобраться, что же я чувствую.
В моем теле напрягся каждый мускул.
Волосы на руках встали дыбом.
Я читаю записку в последний раз, запоминаю слова, так что я смогу вспомнить их позже
Затем я опять обратно прячу листок в книгу, перед тем как снова выключить лампу.
Я слушала дыхания своей спящей сестры, задаваясь вопросом, каково бы было услышать те слова, а не просто читать их.
Слышать их тихий шелест в ночи.
На всех языках.
  
9 
 
Я не могла себя заставить снова взглянуть на записку.
Больше ни одного раза в течение последующих нескольких дней, я не позволила себе взглянуть на записку, которая лежала между страниц моего учебника.
Я была слишком напугана.
Меня очень взволновали те слова, что я прочла, тот смысл что в них вложен и обещание.
Я была просто в ужасе.
Я пыталась сосредоточиться на уроке, на профессоре, который стоял в классе передо мной.
Он говорил очень страстно, даже после стольких лет преподавания одного и того же предмета — история нашего народа, класса Торговцев.
Наши лекции были разделены на блоки, которые включали три часа Истории: один час истории Торговцев и как мы соответствуем нашему обществу; другой об истории нашей страны; и еще один о всемирной истории, которая была наполнена историями древних аристократий, демократий, и диктатур, которые расцвели и рухнули перед Временем Правителей.
Поскольку мы были торговцами, были также классы торговли, бухгалтерии, и экономики.
Нам давался один час, который мы могли провести по собственному усмотрению, искусство, науки или кулинария. Обучайся чему хочешь.
Однако эти факультативы имели только одну цель улучшить навыки обслуживания Торговцев.
Даже Исскуство включало, изучение тканей, керамики, и графики, что могло быть упаковано и продано.
Всё это обучение — это наша подготовка, чтобы мы могли занять свое место в обществе.
Я делала равнодушные заметки лекции, притворяясь, что сказанное учителем было намного интересней, чем письмо спрятанное внутри книги под моим столом.
Когда я переместила свою ногу, то случайно толкнула свою кожаную сумку, высыпав ее содержимое на пол.
Я наклонилась, чтобы собрать беспорядок, ныряя головой под стол, собирая карандаши и листы бумаги, которые выскользнули.
Я позаботилась, чтобы всё разложить внутри как можно аккуратнее.
Я видела свернутую записку, выглядывающую из книги, в которой я ее прятала.
Я провела кончиками пальцев по её поверхности. Руки так и чесались вытянуть её.
“Я не должна”, говорила я себе, когда затаив дыхание наблюдала как вытаскиваю записку из книги.
Я попытался подавить чувство предвкушения, которое пробежало по мне, прекрасно понимая, что это будет ошибкой, снова взглянуть на неё.
Это больше не заслуживат моего времени.
Макс и так прочно засел у меня в голове, а он этого не заслуживает.
Я осмотрелась вокруг, чтобы понять, заметил ли меня кто-нибудь под столом, читающую записку, которую я уже выучила на зубок.
Никто не обратил меня внимания.
Я держала письмо, живо представляя себе шесть слов, написанных внутри сложенного листа.
Шесть слов, которые я уже знала наизусть.
Шесть слов, которые так много для меня значили.
Я осторожно развернула бумагу, специально не фокусируясь на надписи.
Моё сердце замерло.
Затем мое зрение прояснилось.
“Я клянусь что защищу тебя”
Я провела оставшуюся часть дня пытаясь забыть записку, пытаясь уничтожить повреждение, которое я нанесла в момент, когда позволила себе прочитать это еще раз.
Слова сейчас чувствовались неминуемыми, как если бы они были выгравированы во мне и письма были визуализированы, рвано и сыро через мою плоть.
Их смысл отзывался головной болью.
Он просил у меня слишком много этой простой клятвой.
Как он мог давать клятву в таких вещах? Как я могла воспринять такое обещание всерьез? Он едва знал меня, и я конечно не знала его.
Не настолько, чтобы начать доверять ему.
Не с той информацией которую он уж знал, или по меньшей мере подозревал, что он знает, обо мне.
Он знал такое, что грозит расправой надо мной.
Я не могла позволить себе серьезно воспринимать его слова, так что я решила игнорировать их.
Решила забыть о записке.
Забыть его.
Я отказалась от попытки сосредоточиться на моих школьных занятиях и отдала себя работе над другими задачами вместо этого.
Я пошла в ресторан после школы, хотя я не должна была сегодня работать.
Я принесла запасы на кухню и приготовила блюда, и вымыла столы и вершину прилавка.
Я проинвентаризировала снабжение, которое уже было заинвентаризировано, и помогла матери почистить овощи, до этого не было ничего что могло занять мои беспокойные руки.
Даже после этого мой ум отказался перестать фиксировать письмо, которое он написал.
Наконец, я решила, что у меня всего один шанс.
Я схватила свечу и промаршировала через кухню, через черный ход, и по аллее позади ресторана.
Я нашела место в затемненном углу, далеко от глаз прохожих следующей улицы, и я присела внизу, придавая чашевидную форму моей руки вокруг фитиля свечи.
Я засунула руку в мой задний карман и вытащила сложенную записку.
Я думала прочитать еще раз — только в последний раз — но мне это было не нужно.
Мне никогда не нужно бы смотреть на это снова; те слова стали бы часто посещать меня навечно, даже за отсутствием бумаги, на которой они были написаны.
Я держала угол листа выше свечи, слегка колеблясь прежде чем дать огню его уничтожить.
Я наблюдала как язычки пламени поглотили лист бумаги, и бросила его на землю перед тем, как они смогли достичь кончиков моих пальцев.
Остаток промерцал передо мной, сначала оранжевым, после черным, бледными тенями серого пока не словил медленный поток воздуха, который его унес.
Я почувствовала себя лучше как только бумага распалась, это больше не могло соблазнять меня.
Так меня и нашла Бруклинн на темнеющей аллее, сидящей на корточках над свечой, так как я пристально посмотрела в ее крошечное пламя, чувствуя себя наконец свободной.
Бруклинн была мастером в убеждении меня сделать вещи, которые я не хотела делать; она всегда была.
Когда я была едва старше, чем сейчас Анджелина, Брук уговорила меня подстричь мои собственные волосы чтобы притвориться мальчиком.
Она думала, что это будет забавно, шутка для игры, обмануть других детей в школе, что в нашем классе новый мальчик.